меня, я не могу объяснить себе того впечатления, которое он произвел на меня с первого взгляда.

– Нагнал же на нас страху этот малый, – ворчал позже Массена. – А с виду совсем мальчишка. Gringalet! Тс-с…

* * *

В начале апреля 1797 года французская армия выступила в поход. Пройдя по прибрежной кромке приморских Альп на равнину, французы двинулись навстречу австро-сардинским войскам. Впереди в запыленном мундире и без перчаток вышагивал молодой главнокомандующий. Его 30-тысячной армии противостояло двести тысяч войск противника, раскиданных по всей Италии. Куда ни сунься – всюду вражеский гарнизон. Утешало одно: те же трудности испытывал и Ганнибал за две тысячи лет до этого, когда его карфагеняне, с копьями на слонах и многочисленными обозами, впервые перевалили через Альпы. И не просто перевалили через эти каверзные горы – они завоевали Италию!

12 апреля части Итальянской армии генерала Буонапарте сошлись с противником близ Монтенотте (Ночная гора). Дивизии Массены и Лагарпа разметали полки австрийского генерала Аржанто чуть ли не с ходу. Противник оставил на поле боя четыре знамени и пять пушек. Две тысячи австрийских солдат сдались в плен. «Моя родословная – от Монтенотте», – позже не раз будет повторять Наполеон.

Через два дня при Миллезимо будет разгромлена пьемонтская армия (завоеваны пятнадцать знамен, тридцать орудий и шесть тысяч пленных). Итальянская армия уверенно двигалась на Турин и Милан. За первые шесть дней в Италии генерал Буонапарте дал шесть сражений, из которых выиграл все.

Кому война, а кому – мать родна. Пока французские солдаты гибли на полях сражений, из Парижа летели реляции, суть которых была понятна даже несведущему в политических коллизиях Бонапарту: коррупция, словно ржавчина, разъедала его страну.

Позже Наполеон вспоминал: «Талейран – гнуснейший биржевой игрок, продажный до мозга костей, безнравственная личность… Статист революции, он был готов продать самого себя… Баррас был таким же. Когда я командовал армией в Италии, Баррас заставил венецианского посла заплатить ему двести тысяч… за его письмо ко мне с просьбой быть благосклонным к республике Венеция… Я никогда не придавал никакого значения подобным письмам… я всегда полагался на собственное мнение. Талейран подобным же образом продавал все. Фуше занимался этим в меньшей степени; его сделки были более низкого уровня».

Как бы то ни было, Апеннины, застыв от ужаса, приготовились к самому худшему. Зато сам Бонапарт был доволен: больше никто не назовет его замухрышкой[59].

* * *

Известная поговорка о везении в карьере в случае невезения в любви пошла, надо думать, со времен Наполеона. Правда, сам полководец так не считал, полагая (как всякий муж-рогоносец), что является самым счастливым на свете супругом. Итальянские города падали на колени перед его победоносной армией, а ее главнокомандующий – перед собственной женой. Причем – неверной женой.

На каждой почтовой станции в Париж летело очередное любовное письмо. Молодой муж измучен разлукой с любимой: «Каждое мгновение удаляет меня от тебя, обожаемый друг, и каждое мгновение все больше лишает меня сил быть вдали от тебя. Я думаю о тебе постоянно. Если в моем воображении ты предстаешь грустной, сердце мое разрывается от сочувствия тебе; если я воображаю тебя веселой, игривой, окруженной друзьями, я упрекаю тебя за то, что ты забыла нашу горестную трехдневную разлуку, и тогда я думаю, что ты легкомысленна и не способна на серьезное чувство… Пиши мне, нежный друг, длинные письма. Посылаю тебе тысячу и один нежный поцелуй».

Вот еще одно послание, вчитаемся: «Я люблю тебя. Каждую ночь я мысленно сжимаю тебя в своих объятиях. Каждый свой глоток я сопровождаю проклятиями славе и честолюбию, которые удалили меня от тебя, душа моей жизни. Когда я нахожусь во главе войск, на полях сражений, моя обожаемая Жозефина царит в моем сердце, поглощает мои мысли. Я удалился от тебя быстрее, чем течет Рона, только с той целью, чтобы скорей увидеть тебя снова. И если я встаю глубокой ночью и работаю часами, то это для того, чтобы на несколько дней раньше увидеть своего нежного друга… Ах, мой друг, это “Вы” и эти четыре дня лишили меня покоя. Проклятье тому, кто был этому причиной. Ах! Я заставлю его испытать такие же душевные пытки, какие он заставит испытать меня, если я получу последнее доказательство… Моя душа грустит, мое сердце – твой раб, мое воображение рисует мне ужасные картины…»

Как видим, эти строки написаны человеком, изнывавшим от пылкой любви и жесточайшей ревности. В то же время, как считала сама Жозефина, от его писем веяло провинциальной дремучестью. Но было до жути приятно. Правда, слишком уж страстно и откровенно. А где утонченность и шарм? И самое щекотливое: Бонапарт постоянно требует, чтобы она приехала к нему в Италию. Нет, туда Жозефине совсем не хочется. Что она там потеряла, в этой итальянской глуши? Настоящая жизнь только в Париже! Тем более что здесь… тс-с… Ипполит.

С некоторых пор у Жозефины появился новый любовник – гусарский лейтенант Ипполит Шарль. Румяный, черноволосый, с пышными усами. Да еще на две головы выше муженька. Веселый нравом и отчаянный в постели. Генеральше с ним очень хорошо. Особенно после подписания супругом доверенности, по которой Жозефина как жена главнокомандующего Итальянской армией может пользоваться неограниченными кредитами. Не жизнь – сказка! Правда, совсем не остается времени отвечать на глупые письма из Италии; даже пара строк, написанных как бы между прочим, заметно раздражает. И кто придумал эти дурацкие переписки?..

Десмонд Сьюард так описывает любовника Жозефины: «Невысокого роста, смуглый, с иссиня-черными волосами, он был большим любителем производить впечатление на дам щегольскими нарядами. Жозефина как-то заметила, что была убеждена, что “никто до него толком не знал, как повязывать галстук”. Это был законченный ветреник и, что самое главное, в отличие от вечно мрачного корсиканца неизменно пребывал в радостном состоянии духа. Все дамочки тех дней, включая мадам Рекамье и Тальенн, были от него без ума, несмотря на его провинциальные манеры. Покровительница Шарля представила его самым влиятельным особам парижского общества. Само собой разумеется, родня со стороны мужа приложила все усилия, чтобы слухи о неверности супруги достигли ушей генерала Бонапарта».

Когда в конце мая вместе с письмом Бонапарт прислал нарочного – верного Мюрата, Жозефина так обрадовалась, что… увлекла того в спальню. Бедный Мюрат, даже он не смог устоять перед очарованием столь опытной соблазнительницы…

* * *

Баррас зорко следил и за успехами Итальянской армии, и за личной жизнью ее командующего. Жозефина явно заигралась. Бонапарт, как всякий корсиканец, страшно ревнив.