Судьба выбирает нам родственников,

Мы выбираем себе друзей.

Жак де Лилль

Лайла никогда не испытывала ничего подобного. Несмотря на открытый бар и море белого цвета, скорбь была подлинной и глубокой. Она видела это в бледном потрясенном лице матери Оливера, слышала в прерывавшихся голосах тех, кто стоял за белой трибуной. Чувствовала, как скорбь тяжело висит в воздухе, несмотря на солнечное сияние и аромат лилий и роз, разносимых легким ветерком.

И все же было во всем этом нечто от театра. Костюмированной, срежиссированной пьесы, исполняемой поразительно красивыми людьми на элегантно оформленной сцене.

Когда Аш ступил на возвышение, она подумала, что он тоже мог стать актером – из плеяды высоких, красивых брюнетов. Сегодня он был гладко причесан, чисто выбрит и в безупречном темном костюме. Возможно, она предпочитала его прежнего, его беспечно-небрежный каждодневный стиль, но и гламур ему очень шел.

– Я просил Гизелу сказать прощальное слово Оливеру. Из всех братьев и сестер они с Оливером были ближе всего. Мы все любили его, нам всем его не хватает, но Гизела понимала Оливера лучше всех и ценила его вечный оптимизм. От имени его матери и нашего отца благодарю всех за то, что пришли сегодня попрощаться с нашим сыном. Нашим братом. Нашим другом.

Неужели весь клан Арчеров состоит из одних красавцев, гадала Лайла, наблюдая, как к трибуне идет ошеломляюще прекрасная женщина. Они с Ашем крепко обнялись и встали лицом к собравшимся.

Ее голос не дрожал. Оставался сильным и отчетливым.

– Я пыталась вспомнить, когда впервые увидела Оливера, но не смогла. Он всегда был частью моей жизни. И неважно, сколько времени мы провели в разлуке. Он был воплощенным смехом, весельем, дурачествами, в которых нуждается каждая жизнь.

– Оптимист.

Теперь она слегка улыбнулась и взглянула на Аша.

– Некоторые из нас реалисты, некоторые циники, некоторые – будем справедливы – просто задницы. В большинстве все это смешано. Но насчет Оливера Аш прав. Его самым главным качеством был оптимизм. Он мог быть беспечным. Но никогда – жестоким. И о скольких людях мы можем сказать то же самое? Он был импульсивен и неизменно великодушен. Общителен, и одиночество было для него видом наказания. И он редко оставался один, потому что был так обаятелен, так весел. Так красив.

За спиной Гизелы пролетела птица, ярко-синий штрих, сверкнувший на фоне белых цветочных гор и тут же исчезнувший.

– Он любил тебя, Олимпия, глубоко и искренне. И тебя, папа.

На какой-то момент ее глаза повлажнели, но влага тут же исчезла, как синяя молния.

– Он так хотел, чтобы вы им гордились, может быть, слишком хотел. Он хотел совершить нечто значительное. Ничего среднего или обыденного для Оливера. Он делал ошибки, и некоторые были грандиозны, но он никогда не был злым, никогда жестоким. И да, всегда оптимистичным. Если кто-то просил что-то у него, он всегда отдавал. И не в его природе было отказывать. Может быть, то, что он покинул нас молодым и красивым, было неизбежным. Поэтому я не буду пытаться вспомнить, когда впервые увидела Оливера, или зацикливаться на прошлом. Я благодарна, что он всегда будет частью моей жизни и что он дал мне смех, веселье и дурачества! А теперь устроим вечеринку, потому что этого Оливер хотел бы больше всего на свете.

Когда она сошла с возвышения, заиграл волынщик. И словно по волшебству, когда скорбные ноты «О, благодать» разнеслись в воздухе, сотни белых бабочек поднялись и забили крыльями за аркой.

Лайла зачарованно наблюдала, как Гизела оглянулась на белое облако, посмотрела на Аша и рассмеялась.

Поскольку это казалось в порядке вещей, Лайла отпила немного вина. Официанты разносили еду и приглашали гостей к длинным белым столам, где предлагались более существенные блюда. Люди собирались компаниями или гуляли по газонам, заходили в дом. Но хотя ее разбирало любопытство, она считала, что заходить в дом не стоит.

Выждав некоторое время, она подошла к матери Оливера, чтобы выразить соболезнования.

– Не хотелось бы навязываться. Я друг Аштона. И так сожалею о вашей потере.

– Друг Аштона.

Женщина была бледна, как полотно, глаза стеклянные. Но она протянула руку.

– Аштон позаботился о всех деталях.

– Церемония была такой прекрасной.

– Оливер всегда дарил мне белые цветы на день матери. Не так ли, Энджи?

– Он никогда не забывал.

– Они прекрасны. Могу я принести вам воды?

– Воды? Нет, я…

– Почему бы нам не зайти в дом? Там прохладнее. Спасибо вам, – сказала Энджи Лайле и, обняв Олимпию за талию, увела.

– Друг Аштона?

Лайла узнала женщину, которая произносила надгробную речь.

– Да, из Нью-Йорка. Ваша надгробная речь была великолепна. Трогательна.

– Трогательна?

– Потому что вы говорили от всего сердца.

Гизела изучала Лайлу, отпивая шампанское из высокого бокала с таким видом, будто родилась с этим бокалом.

– Это правда. Вы знали Оливера?

– Нет, простите, не знала.

– Но Аш просил вас приехать. Интересно…

Она взяла Лайлу за руку и подвела к маленькой компании.

– Моника? Извините меня на минуту, – сказала она остальным и отвела в сторону воплощенный гламур в полном цвету.

– Это друг Аша. Он просил ее приехать сегодня.

– Правда? Рада знакомству, даже при таких обстоятельствах.

Проницательный взгляд зеленых глаз был явно оценивающим.

– Я мать Аштона.

– О… миссис…

– В данный момент – Кромптон. Путаница может сбивать с толку. Откуда вы знаете Аша?

– Я… э…

– История, – констатировала Моника. – Мы любим хорошие истории, правда, Гизела?

– О, да.

– Давайте найдем уютное местечко и послушаем.

Пойманная в ловушку Лайла огляделась. Куда, черт возьми, пропала Джули?

– Я только…

Но смысла спорить, казалось, было мало, поскольку на нее наехал паровой каток, очень стильный и элегантный, и повлек к большому внушительному зданию.

– Аш не сказал мне, что в его жизни появилась новая женщина.

Моника открыла дверь в комнату, которая, по мнению Лайлы, была музыкальным салоном, если учесть рояль, виолончель и скрипку.

– Я не сказала, что…

– Но Аш про вас умолчал.

Совершенно ошеломленная, Лайла обнаружила, что ее ведут мимо игровой комнаты с темными панелями, где двое мужчин играли в пул, а женщина сидела у стойки бара, наблюдая, как идет партия, мимо чего-то вроде гостиной, где кто-то плакал, в роскошный вестибюль с высокими потолками, настоящими колоннами и двойной изящной лестницей, хрустальными люстрами и мимо двухуровневой библиотеки, где тихо разговаривали.