час она сделала много работы, а также много размышляла о том, как много она работает и как же хорошо, что она больше не встречается с Гэвином, потому что теперь она может сконцентрироваться на работе. Когда она встречалась с Гэвином, то приходилось тратить значительную часть дня на придумывание причин, как бы зайти к Гэвину в кабинет, но теперь она об этом не думала и поэтому могла быть по-настоящему продуктивной.

Она часто зависала в дверном проеме кабинета Гэвина после того, как лично отдавала ему какой-нибудь отчет, и каким-то образом превращалась из скучной Люсинды, которой она всегда была, в какую-то другую Люсинду, восхитительно остроумную и обаятельную, которая может выстроить полноценный разговор вокруг таких искрометных тем, как Над тем отчетом было очень весело работать, или Как Гэвину Колорадо-Спрингс?, или Поскольку она здесь выросла, то, может, дать ему совет, чем заняться в Колорадо-Спрингс? и (когда он разгадал ее задумку и подыграл: «Так чем лучше всего заняться в Колорадо-Спрингс?») Оу, блин, м-м-м… поехать куда-нибудь еще?

И когда она поцеловала Гэвина однажды поздно вечером в копировальной комнате, пока вся команда во внеурочное время построчно редактировала какую-то фигню, чтобы отправить ее к полуночи, и когда он ответил на поцелуй, а все люди мира находились по ту сторону двери толщиной с лист бумаги и ели пиццу толщиной с лист бумаги, работая над документами толщиной с кирпич, Люсинда почувствовала себя сексуальной, смелой, красивой и бесконечно интересной.

И когда она поехала к нему домой и вернулась в офис на следующий день в той же самой одежде, и все, кто проходил мимо ее аквариумного офиса по дороге в переговорную «Н», могли это видеть, она тоже чувствовала себя очень сексуальной, смелой, красивой и бесконечно интересной.

И на протяжении следующих пяти месяцев и восьми дней, когда они с Гэвином топили друг друга в цунами сообщений – все эти общие шутки и маленькие наблюдения, а также периодические признания в духе «Боже, я не могла сконцентрироваться на презентации Андреа о сексуальных домогательствах, потому что все это время думала о том, как сильно хочу, чтобы ты сорвал с меня одежду и трахнул меня в своем офисе», – одно осознание того, что эти сообщения передавались во время Важных Собраний, перелетая над головами ничего не подозревающих коллег, всех этих коллег, живущих своими скучными, обычными коллегскими жизнями, заставляло ее чувствовать себя сексуальной, смелой, красивой и бесконечно интересной.

Но теперь она понимала, что это все было неправдой, потому что Люсинда не была сексуальной, смелой, красивой и бесконечно интересной. Она была обычной, среднестатистической, скучной и нормальной.

И теперь она все это знала, хотя, если честно, тайная часть ее вроде как знала это с самого начала.

Куда бы она ни пошла, всюду были маленькие напоминания о том, какой же Люсиндой она была, как она была недостойна любого опыта, приближающегося к неординарному. Она пыталась открыть маленькую коробочку апельсинового сока и не смогла оторвать тупую маленькую фигню в нужном направлении, да и вообще, на кой черт нужны эти дурацкие маленькие коробочки апельсинового сока, что, в этой фирме не слышали о бутылках? А затем она нечаянно вылила апельсиновый сок на рубашку и подумала: «Я этого заслуживаю».

В конце дня Дебби спросила, не остается ли Люсинда работать допоздна и не понадобится ли ей ужин, и Люсинда ответила «Нет».

Она прошла мимо кабинета Гэвина, что напомнило ей о Гэвине.

Она зашла в лифт, в котором целовала Гэвина по меньшей мере сотню раз, и подумала, как жестоко со стороны лифта напоминать ей об этом. Ебаный лифт, как он посмел?

На парковке она прошла мимо BMW Гэвина, припаркованного на парковочном месте Гэвина.

По дороге домой она проехала мимо магазина с вывеской «МЫ ПРОДАЕМ КОРОБКИ», что напомнило ей о том, как однажды она разозлилась на Гэвина, потому что он вечно подлизывался к Гарольду Вайсману и смеялся над всеми его шутками.

– И кстати, – сказала Люсинда, – ты никогда не смеешься над моими шутками.

И Гэвин сказал:

– Это потому, что твое чувство юмора – это пойти в магазин с большой вывеской «МЫ ПРОДАЕМ КОРОБКИ» и спросить парня за прилавком: «Извините, а вы продаете коробки?»

– Ага. Это же очень смешно.

– Это было более-менее смешно в первый раз.

– Нет же. Это становится все смешнее с каждым разом, странно, что ты этого не понимаешь.

Люсинда приготовила себе нутовую поленту на ужин, а затем нарочно представляла себе Гэвина в самом идиотском и несексуальном виде, например, как в тот раз, когда они шли после обеда к машине Гэвина и он сказал: «Только посмотри на этот симпатичный магазин растений», – а Люсинда подумала: «Он что, назвал цветочный ларек магазином растений?»

Люсинда представляла, как однажды включит эту историю в свое выступление, и все будут смеяться. Почему она должна была выступать? Где выступать? Это не имело значения.

– Знаете, – продолжила Люсинда в своей воображаемой речи, – Гэвин – один из тех парней, которые считают, что ненависть к бранчу делает их уникальными.

Толпа засмеялась. Это были коллеги из офиса, вместе со всеми друзьями Гэвина и Люсинды.

– Гэвин – тот парень, который с удовольствием пошел бы в поход, он с удово-о-о-о-ольствием пошел бы в поход, но только не в те выходные, когда ты его приглашаешь пойти с тобой в поход, но да, ему очень нравится идея похода, он определенно готов пойти с тобой в поход, со дня на день, если, конечно, сможет взять с собой дорогущий ортопедический матрас и усыпляющий генератор белого шума.

Воображаемая толпа взорвалась смехом, а Гэвин вымученно улыбался, чтобы показать, что он не против того, чтобы над ним шутили, но Люсинда знала, что на самом деле он был вне себя, он всегда молча злился, когда она подкалывала его перед друзьями.

Люсинда наслаждалась его болью, но, прежде чем она загнала шпильку еще глубже, Гэвин поднял брови и ухмыльнулся, типа «Ну что я могу сказать? Ты меня уделала, Люси», и за один миг Люсинда простила ему все. Она поняла, что на ней было надето свадебное платье. Почему? О нет! Она произносила речь на своей свадьбе, свадьбе с Гэвином! Что за ужас! Почему ее сознание так с ней поступает?! Она немедленно прекратила что-либо воображать.

Люсинда заползла в постель и подумала, когда лучше уволиться. Она знала, что не может уволиться сейчас, потому что тогда Гэвин будет считать, что она ушла из-за расставания, а она не хотела давать