Он посмотрел Гостивару в глаза. А глаза-то у князя были приметные. Небольшие, идеальной формы, с яркими радужными оболочками неопределенного цвета, по центру – зеленые, по краям – голубые, а в целом – как будто бы серые. Взгляд этих необыкновенных глаз был спокойным, холодноватым, но за холодом этим чувствовался неистовый огонь. Как если бы за ледяной стеной полыхал костер, отблески которого ложились на эту стену.

Князь покосился на советника Балабана и капризно проговорил:

– Балабан, тебе необязательно тут быть.

– Твоя правда, пресветлый князь, – с поклоном ответил военный советник. – Я оставлю здесь двух охоронцев, а остальных уведу, чтобы они не мешали.

Военный подал своим людям знак и ушел, прихватив с собой троих и оставив у двери двух дюжих охоронцев, таких молчаливых, непроницаемых и неподвижных, что их легко можно было спутать с мебелью.

Дождавшись, пока Балабан выйдет, Глеб дал знак Рамону отойти в угол и сесть на лавку, а сам уселся на резную скамеечку рядом с кроватью и повнимательнее вгляделся в лицо князя.

«Он? – подумал Глеб, старательно прислушиваясь к своим внутренним ощущениям. – Или не он?… А ежели не он, тогда кто? А ежели он – то в чем заключается его Дар? Не размажет ли он меня взглядом по полу и не вывернет ли наизнанку, как рукавичку?»

С опаской поглядев на Гостивара, Глеб осторожно спросил:

– На что жалуешься, князь?

– На судьбу, – ответил тот.

– И чем она тебе не угодила?

– Тем, что заставляет меня страдать от головных болей, – последовал мрачный ответ. – И это при том, что я не пью ни брагу, ни водку.

– Ну, что ж… Тогда мы с тобой поговорим о твоей болезни подробнее, а затем уж я сделаю вывод и пропишу тебе лекарство.

Глеб думал, что князь заупрямится, но тот, поминутно поморщиваясь от боли, подробно рассказал ему о том, что чувствует, как и от чего возникает боль и благодаря чему проходит. Чем больше Глеб слушал, тем больше убеждался в том, что все это он уже слышал. Много лет тому назад, в Москве, от редактора отдела моды Кати Корольковой.

Раз в неделю или в две Катя заявляла, что она «полный неликвид», потому что у нее снова «эта проклятая мигрень». Далее следовало подробное и жалостливое описание симптомов и просьба ко всем «не дергать меня по пустякам, а лучше вообще оставить меня в покое».

Выслушав Гостивара, ходок сделал умное лицо и со значением проговорил:

– Пресветлый князь, похоже, что у тебя мигрень.

Зрачки Гостивара расширились.

– Миг… что?

– Рень, – сказал Глеб. – Миг-рень. Голова кружится или только болит?

– Иногда кружится, – ответил князь, поглядывая на Глеба взглядом, в котором затеплилась надежда.

– И болит всегда с одной и той же стороны?

– Да.

– И отдает в глазу?

– Да.

– Дай-как мне свою левую руку, – потребовал Глеб.

Гостивар нахмурился, но руку протянул. Глеб обхватил пальцами запястье властителя и послушал пульс. Потом сравнил со своим. Пощупал лоб князя (лоб был холодный), откинулся на спинку кресла и изрек:

– Пресветлый князь, я не самый гениальный диагност в мире, но думаю, что ты гипотоник.

– Кто я? – не понял Гостивар.

– Гипотоник, – повторил ходок. – Человек, страдающий от пониженного давления. Кровь струится по твоим сосудам медленнее, чем надо.

– Вот как? – Князь сдвинул брови. – И как же ее разогнать?

Глеб немного подумал, потом вздохнул и полез в сумку-ташку, притороченную к поясу. Охоронцы, стоявшие у двери, тут же лязгнули оружием, но князь вяло махнул рукой и сказал:

– Пускай.

Охоронцы не отозвались, оставшись на своих местах и по-прежнему внимательно следя за действиями пришлого лекаря.

Глеб тем временем достал из сумки оловянную коробочку, сковырнул ногтем крышку и протянул князю.

– Понюхай.

Гостивар понюхал. Посмотрел на ходока снизу вверх и хмуро осведомился:

– Что это?

– Жареные и перемолотые в порошок кофейные зерна. Берег для себя, но раз такое дело… Сейчас я тебе приготовлю отличный крепкий кофе. – Глеб повернулся к охоронцам: – Эй, вы! Принесите мне кружку с крутым кипятком. И другую – с холодной водой. Да поживее!

На непробиваемых физиономиях охоронцев появилось озабоченное выражение.

– Чего глазами лупаете?! – прикрикнул на них князь. – Тащите кипяток, раз лекарь говорит!

Охоронцы переглянулись. Один из них резко повернулся и шагнул к двери. А спустя пять минут князь уже держал в ладонях большую чашку с ароматным кофе, который Глеб разбавил холодной водицей, чтобы не ждать, пока он остынет.

Гостивар решился отведать диковинного напитка лишь после того, как Глеб сам отхлебнул. После двух глотков князь сморщился и сообщил:

– Горек твой напиток, лекарь.

– Он и должен быть горек, – рассудительно произнес Глеб. – Это ведь лекарское снадобье, а не вишневый компот. Кстати, совсем забыл…

Первоход снова полез в сумку-ташку. На этот раз охоронцы не стали хватать его за руки, но предостерегающе положили пальцы на рукояти своих мечей. Глеб же достал из сумки фляжечку с водкой, открутил крышку и плеснул немного водки в чашку с кофе, которую Гостивар держал в руках.

Князь унюхал запах спиртного, сурово сдвинул брови и спросил:

– Это зачем?

– Пей и не спрашивай, – сухо ответил Глеб.

– Но я не…

– Пей, если хочешь вылечиться.

Гостивар нахмурился, но спорить не стал. За несколько глотков он выпил весь кофе, поставил пустую чашку на стол и откинулся на шкуры и подушки.

Все время, пока он пил, Первоход пытливо разглядывал его и пытался угадать – человек ли князь или нет? На какое-то мгновение Глеб почувствовал такой напор неведомой Силы, что у него слегка закружилась голова. Что-то вроде легкой, едва ощутимой тени попыталось проникнуть ему под черепную коробку и ощупать его мысли. Глеб прикрыл веки, стиснул зубы и усилием воли выбросил «чужака» из головы.

Затем он взглянул на князя и вздрогнул. Гостивар смотрел на него пристальным тяжелым взглядом, от которого Глебу снова сделалось не по себе.

– Что дальше? – сухо осведомился князь.

– Дальше? – Глеб выдавил улыбку. – Полежи немного неподвижно. А там решим, что дальше.

– Ну, смотри, – с угрозой произнес князь Гостивар и расслабился.

Глеб бросил взгляд на Рамона. Тот сидел на лавке с невозмутимым видом. Однако спокойствие это было обманчивым. Глеб знал, что гибкое тело Рамона в эти секунды подобно сжатой пружине, готовой распрямиться в любой момент.