– А и то правда! – обрадовалась старуха и показала нам маленькую комнатку с двумя кроватями и тумбочкой. – Порядок у меня такой – шоб за все вперед було уплочено. Вы на скильки приехали?

– Недельки на две.

И тут у бабки в руках, как у фокусника, откуда-то взялся лист бумаги и карандаш. Она послюнявила карандаш, написала что-то на листочке и спросила:

– Кто у вас спонсир?

– Чего?

– Ну, кто плотит?

– Я, – Влас сделал шаг вперед, и бабка сунула ему под нос бумажку.

– Вот цена за две недели, – это прозвучало как «торг здесь не уместен». Я же увидела сплошные нули. Интересно, какие были две первые цифры, хотя нет, намного интереснее, сколько она нарисовала нулей… – Так. Белье чистое, душ с сортиром в саду, до моря рукой подать – сорок минут быстрой, полезной ходьбы. В саду персики не воровать, помидоры не срывать, короче, ничего не трогать. Спикийной ночи. – Она наконец замолчала и, поправив белый пластмассовый гребешок на макушке, вышла из нашей конуры, которой мы были несказанно рады.

И стоило ей только захлопнуть дверь, как мы с Власом упали на койки без задних ног. Весь следующий день мы проспали – проснулись лишь в пять вечера. Болело все – от ногтей на ногах до волос на голове, но несмотря на это мы, покачиваясь, мужественно побрели к морю. Вниз шли ровно час. Я ужасно расстроилась, представив себе, как буду взбираться в гору – на обратный путь времени уйдет, вероятно, в два раза больше. Однако стоило мне только ступить в теплую зеленоватую воду, вчерашние скитания, дом на горе, поездка в плацкартном вагоне в обществе «щуки», пожирателя тараканов, их визгливой Юлечки, химика и бабки Голобородько были мгновенно забыты. Я торчала в воде часа два, потом Влас потащил меня в шашлычную «У лысого ежика».

– Не мешало бы перекусить, – сказал он, но я-то знала, что он снова хочет порыться в обломках своей мечты.

Я уплетала шашлыки за обе щеки, а Влас предложил:

– Давай посмотрим, что там, за шашлычной. Помнишь, там раньше росли огромные чайные розы. Ты их воровала еще…

Вместо розовых клумб за шашлычной оказался общественный туалет, Влас совсем поник и жалостливо так попросил:

– Маш, давай хоть светлячков половим, – и он вытащил из сумки две баночки из-под майонеза.

Дело в том, что двадцать лет назад поздними вечерами мы от нечего делать брали по банке и запихивали туда странных насекомых со светящимися брюшками. Влас все мечтал использовать их ночью в качестве настольной лампы, но это ему так и не удалось, потому что я всегда срывала его план – когда моя мама вылетала из домика в своем лучшем платье, я, зная, что она намылилась на свидание с новым ухажером, тотчас бросала банку в траву и отправлялась за ней следить. Влас тоже оставлял затею с настольной лампой из светлячков и тащился за мной. Этой слежки мамаша мне до сих пор простить не может и вспоминает по сей день.

Я, конечно, понимала, что ловить жучков в нашем возрасте – настоящее безумие, но отказать Власу не могла – это было бы слишком жестоко. Поэтому спустя пять минут мы метались, как очумелые, между кипарисами, которые, словно гигантские веретена, вонзались в усыпанное звездами небо, натыкаясь в темноте на случайных прохожих и с детским восторгом отправляя в банку очередного светлячка.

– У меня больше, у меня больше! – возбужденно кричал Влас, показывая свою банку.

– Одинаково! – не менее возбужденно кричала я, схватив сразу пару насекомых, видимо, прервав важный момент спаривания, как вдруг вспомнила кабинет Власа в салоне «Автомаш», где бывала раза три, вышколенных сотрудников, которые боятся его как огня и кроме как «Да, Влас Олегович», «Все будет сделано, Влас Олегович» больше не смеют ему ничего сказать. «Видели бы они сейчас Власа Олеговича, бегающего по пляжу в шортах и футболке с майонезной банкой в руках и чуть ли не с сачком, вылавливающим светлячков из зарослей магнолий!»

Охота на светлячков подействовала на меня престранным образом – это занятие развило во мне такое тупоумие и дурь, что на следующее утро я, не обратив внимания, что отдыхающие не купаются, а лежат на подстилках, с такой же запекшейся кожей, как куры-гриль в московских привокзальных палатках, зашла в море и лихо поплыла к горизонту, разгребая месиво разноцветных медуз. После героического заплыва я схватила в руки по медузе – одну, бледно-розовую, похожую на зонтик, вторую – бесцветную, в форме колокола, очень напоминавшую мне заспиртованную кистому из Пулькиной коллекции с щупальцами по краям, и выбежала на берег с вытянутыми руками, боясь, что, пока я доберусь до подстилки, переступая через тела «кур-гриль», они растают на солнце.

Влас лежал, распластавшись, на животе и, похоже, спал. Очень подходящий момент! Я аккуратно положила прозрачных желеобразных медуз ему на плечи – он вскочил от неожиданности, а когда увидел, какие дары моря я принесла для него, истошно закричал:

– Ты с ума сошла! Я их ненавижу, не переношу! Они ядовитые! Теперь у меня будут ожоги по всему телу!

Однако я никак не прореагировала на его возгласы (дурь, видимо, накрепко засела в моей голове – то ли это следствие охоты на светлячков, когда я позволила себе расслабиться и впасть в детство, то ли результат удара головой о столик при падении с верхней полки в плацкарте; но как бы то ни было – что в первом, что во втором случае виноват Влас). Он сбросил тающие морепродукты, а я, схватив «розовый зонтик», запульнула им Власу в грудь.

– Прекрати немедленно! Это глупо, в конце концов!

– А ловить светлячков в майонезные банки не глупо?

– Это опасно! Ты видишь, никто не купается, кроме тебя! Эти медузы ядовитые! – доказывал Влас, и я запустила в него уже порядком подрастаявшей «кистомной» медузой: – Да что с тобой? Ты почему слов не понимаешь?

– Успокойся. Никакие они не ядовитые. Запомни – ожоги вызывают сиреневые медузы с фиолетовой окантовкой по краю, – просветила я его и снова направилась к воде – я не люблю загорать: во-первых, потому что это вредно – так говорит Пулька, во-вторых, загар мне ужасно не идет, а в-третьих, на солнце я еще больше дурею, хотя больше уж, кажется, некуда.

– Я запрещаю тебе лезть туда! Сегодня не море, а какой-то суп со слизью! – окликнул меня Влас, но было уже поздно – я с поразительным энтузиазмом разгребала «слизь в супе».

На следующий день наши с Власом спины покраснели и покрылись волдырями.

– Это итог твоего купания с медузами! А это, – и он указал на свои плечи, – ожог от тех горгон, которых ты непонятно зачем вытащила из моря!

– Это итог твоего страстного желания загореть!

– А у тебя отчего волдыри? Ты ведь не вылезала из воды!

– Ну, москали! Чудные! Не могу! Так в воде ж еще больше обгораешь! – крикнула бабка Голобородько, проходя мимо нас с тазиком абрикосов.

– Понял?! – торжествующе воскликнула я. – Просто мы оба обгорели!

Вообще надо заметить, что две недели отдыха на море тянулись довольно скучно и однообразно. Утром мы сползали с горы и шли завтракать в прибрежное кафе, потом отправлялись на пляж – я торчала в воде, а Влас парился на солнце. Через три дня мы уже ничем не отличались от загоравших на своих подстилках «кур-гриль». Затем обедали в кафе и пережидали солнцепек в тенистом сквере, часов до пяти, потому что подниматься в конуру в такое пекло было равноценно самоубийству. В пять вечера – снова на море. В восемь – ужин в шашлычной «У лысого ежика», охота на светлячков и подъем в гору. Вот, собственно, и весь распорядок дня.