— Он так думает. Он думает, что у него остались связи, думает, что он все еще комиссар. Но он всего лишь обычный пенсионер.

— Ты не знаешь…

— Беньямин — не хобби, — оборвал Эрик.

— Мне наплевать, что ты говоришь.

Симоне посмотрела на телефон.

— Если он приедет, я не смогу здесь оставаться.

— Ну и не оставайся, — тихо сказала она.

— Все, чего тебе хочется, — это чтобы он явился сюда и сказал, что я виноват, что во всем виноват я. Как когда мы узнали, что Беньямин болен: во всем виноват Эрик. Я понимаю, тебе удобно обвинять меня, но мне…

— Ты ведешь себя несерьезно, — с улыбкой перебила Симоне.

— Если он приедет, я уйду.

— Наплевать, — процедила Симоне.

У Эрика опустились плечи. Симоне, стоя вполоборота к нему, набирала номер.

— Не делай этого, — попросил Эрик.

Она не смотрела на него. Он знал, что не может остаться. Когда приедет Кеннет, находиться в доме будет невозможно. Эрик огляделся. Здесь нет ничего, что он хочет взять с собой. В тишине он услышал гудки, увидел у Симоне на щеке тень от ресниц.

— Пошла ты к черту, — сказал он и вышел в прихожую.

Обуваясь, он слушал, как Симоне разговаривает с Кеннетом. Со слезами в голосе она просила отца приехать как можно быстрее. Эрик снял с крючка куртку, вышел из квартиры, закрыл и запер дверь. Спустился по лестнице, постоял, подумал, что надо бы вернуться и сказать что-нибудь, объяснить Симоне, что это несправедливо, что это его дом, его сын, его жизнь.

— К черту, — тихо повторил он и вышел из подъезда на темную улицу.

Симоне стояла у окна. Собственное лицо казалось ей в вечерней темноте прозрачной тенью. Увидев, как старый отцовский «ниссан-примера», вопреки всем правилам, паркуется во втором ряду у подъезда, она еле сдержала слезы. Когда в дверь постучали, она уже ждала в прихожей. Открыла дверь на цепочке, прикрыла, сняла цепочку и попыталась выдавить улыбку.

— Папа, — выговорила она. Тут же полились слезы.

Кеннет обнял ее. Ощутив хорошо знакомый запах кожи и табака, исходящий от отцовской куртки, Симоне на несколько секунд перенеслась в детство.

— Вот я и приехал, милая, — сказал Кеннет.

Он уселся на стул в прихожей, посадив дочь на колени.

— Эрика дома нет?

— Мы расстались, — прошептала она.

— Ох ты.

Кеннет выудил носовой платок, Симоне сползла с его коленей и несколько раз высморкалась. Потом Кеннет повесил куртку на крюк, заметил, что одежда Беньямина не тронута, обувь на месте, а рюкзак прислонен к стене у входной двери.

Кеннет обнял дочь за плечи, тщательно вытер ей щеки, а потом отвел на кухню. Там он усадил ее на стул, достал фильтр и банку с кофе и включил кофеварку.

— А теперь рассказывай все, — спокойно велел он, выставляя на стол кружки. — Начинай с самого начала.

И Симоне подробно рассказала все, начиная с первой ночи, когда она проснулась от того, что в квартире кто-то был. Как она почуяла на кухне запах сигаретного дыма, как входная дверь оказалась открытой и как тусклый свет лился из холодильника и морозилки.

— А Эрик? — требовательно спросил Кеннет. — Что сделал Эрик?

Симоне поколебалась, потом взглянула отцу в глаза и ответила:

— Он мне не поверил… сказал, что кто-то из нас ходил во сне.

— Проклятье.

Симоне почувствовала, что у нее снова кривится лицо. Кеннет разлил кофе, записал что-то на бумажке и попросил продолжать.

Она рассказала об уколе, от которого проснулась прошлой ночью, о том, как вышла и услышала странные звуки из комнаты Беньямина.

— Что за звуки? — спросил Кеннет.

— Воркование, — поколебавшись, ответила Симоне. — Или бормотание. Не знаю.

— А потом?

— Я спросила, можно ли мне войти, потому что поняла, что там кто-то есть — кто-то, кто наклонился над Беньямином и…

— И?

— Потом у меня ослабли ноги, перестали слушаться, я упала на пол и не могла двинуться. Лежала в коридоре на полу и смотрела, как Беньямина тащат из квартиры… Господи, его лицо, он был так напуган. Он звал меня, пытался до меня дотянуться. А я не могла пошевелиться.

Симоне сидела, уставившись перед собой.

— Еще что-нибудь помнишь?

— Что?

— Как он выглядел? Тот, кто пришел?

— Не знаю.

— Ты ничего не видела?

— Он странно двигался. Согнувшись, как будто у него что-то болит.

Кеннет сделал пометку и велел:

— Думай дальше.

— Пап, было темно.

— А Эрик? — спросил Кеннет. — Что делал Эрик?

— Спал.

— Спал?

Симоне кивнула.

— Он в последние годы принимал столько снотворного, — сказала она. — Спал в гостевой комнате и ничего не слышал.

Во взгляде Кеннета было столько презрения, что Симоне начала понимать, почему Эрик убрался из дому.

— Что за таблетки? — спросил Кеннет. — Как называются?

Симоне взяла отца за руку:

— Папа, Эрик тут ни при чем.

Он вырвал руку.

— Насилие над детьми почти всегда совершает кто-нибудь из членов семьи.

— Я знаю, но…

— А теперь посмотрим на факты, — спокойно перебил Кеннет. — У преступника отличные познания в медицине, а также доступ к лекарствам.

Симоне кивнула.

— Ты не видела, что Эрик спит в гостевой комнате?

— Дверь была закрыта.

— Но ты его не видела. Или видела? И ты не знаешь, принимал ли он снотворное вчера вечером.

Симоне была вынуждена признать, что не видела.

— Сиксан, я исхожу только из того, что мы знаем, — сказал отец. — А мы знаем, что ты не видела Эрика спящим. Может, он и спал в гостевой комнате, но мы об этом не знаем.

Кеннет поднялся, достал из буфета хлеб, из холодильника — сыр и колбасу. Сделал бутерброд с сыром и протянул Симоне.

Через несколько минут он кашлянул и спросил:

— Зачем Эрик открыл дверь Юсефу?

Симоне уставилась на отца:

— Что ты хочешь сказать?

— Если бы он так поступил, какая бы у него была на это причина?

— По-моему, это глупый разговор.

— Почему?

— Эрик любит Беньямина.

— Да, но, может быть, что-то пошло не так. Может, Эрик просто хотел поговорить с Юсефом, убедить его позвонить в полицию или…