Овцы, ягнята и коровы не знали, что случилось. Люди помогали ей, пока к ней возвращались силы. Но жители долины знали, что лучшее лекарство – это тяжелый труд и молчание. Все просто жили, как могли, в медленной чреде сезонных работ. В долине не принято показывать свое горе, во всяком случае, не было принято до той поры. Но никакая покраска ворот сарая не могла скрыть память о том проклятом дне. Ничто не могло вернуть Сильвию в Крэгсайд.

Каждое утро Миррен проходила мимо тех створок с ведром зерна для кур. Как она ненавидела тот трактор и хотела его уничтожить, но он был чужой. Однажды утром он исчез и больше не вернулся. Ненавидела она себя и Джека за то, что они живы, а их ребенок мертв.

В тот день что-то умерло и между ними.

Бен молча вез Флорри в лечебницу под Скарпертоном. Никто из них не спал уже много недель. Его сны были наполнены рокотом тракторного двигателя, ноги пытались бежать, но вязли в грязи, и он беспомощно наблюдал за ненужной и нелепой трагедией.

Он никогда еще не видел, чтобы молодой мужик так быстро сломался. Джек был в полном потрясении, после того как из-за его разгильдяйства погибла его маленькая дочка. Погибла на его глазах. С потухшим взором он сидел в палате, что-то бессвязно бормотал и не слышал обращенных к нему слов. Флорри пыталась вывести его из такого состояния, но он вел себя странно, и они даже опасались за его жизнь.

Известие о выкидыше у Миррен окончательно сломало его, и доктор Мюррей посоветовал удалить его с фермы. «После всего случившегося я не ручаюсь за его безопасность», – сказал он. Теперь Джек находился в двадцати милях от Крэгсайда, запертый в лечебницу, и бедная Флорри навещала его.

Бен оставался в машине; мать хотела встречаться с сыном одна, без посторонних, чтобы никто за пределами семьи не видел его слабость. А у Бена не было времени, чтобы навестить своих родителей.

Вернувшись в Крэгсайд, Бен наблюдал за нараставшей у Миррен злостью, но ничего не говорил.

– Джек больше близко не подойдет к ферме, когда его выпустят из дурки, – кричала она. – Он убил своего ребенка. Так и передай ему, чтобы он даже не думал сюда возвращаться.

– Но он ведь твой муж, – рыдала тетя Флорри. – Он пробыл в госпитале уже месяц. Он не в себе. Он понимает, что совершил, и это его раздавило. Тебе надо помириться с ним. Поверь мне, если бы он мог повернуть время вспять, он бы это сделал. Милая моя, не надо делать все еще хуже, и так всем тяжело.

Флорри и Том проигрывают битву с Миррен, подумал Бен. Она тонула в своем горе и своей вине. Теперь ей хотелось мстить им всем, а больше всего ему. С твердыми как сталь глазами она гавкала приказы Умберто. Это было неразумно. Такая патовая ситуация не могла продолжаться, от нее страдали все.

– Если тебе нужно кого-то обвинять и ругать, ругай меня, – заявил он. – Это я привез тогда Джека из деревни. Совершенно зря, но я думал… Ты должна повидаться с ним. Ему нужна твоя помощь.

– Я знаю, что ты думал: лучше привезу его домой, прежде чем он переберет. Мы все знаем, на что Джек похож, когда нажрется. Его невозможно увести от любого мотора.

– Миррен, но сейчас он болен и страдает. Пожалей его хоть немного. Не надо так его наказывать. Ругай меня, но поезжай к нему… Помиритесь.

– Да, я виню тебя. Я виню всех, но больше всего себя, – огрызнулась она в ответ. Ее глаза зло сверкнули. – Как мы можем тут жить после этого?

– Надо как-то найти выход, – ответил он, вспомнив о своем давнишнем обещании бабушке заботиться о Миррен. Как ему хотелось сейчас забрать свои пожитки и убраться в Лидс, подальше от всей горечи и страданий! Но это было бы трусостью.

Когда женщина в таком состоянии, к ней не подступиться. Они все страдали и делали свою каждодневную работу словно автоматы.

Лето было в разгаре, но солнце не могло развеять мрак, нависший над Крэгсайдом. Всем нужно было перевести дух и найти хоть какой-то покой подальше от любопытных взоров.

Миррен была нужна на ферме, но ее пребывание стало мучением для всех остальных. Дом в Уиндебанке был слишком на виду. Им с Джеком требовалось уединенное место, где они могли исчерпать свое горе, и он знал такое место.

Впервые за много недель Бен посмотрел на небо.

– Не беспокойся, бабушка, – прошептал он. – Я знаю место, где они снова вернутся к жизни…

Психиатрическая лечебница стояла словно крепость над широкой рекой Варф; замкнутый мир с высокими, неприступными воротами и зарешеченными высокими окнами дворца. Миррен добиралась туда с пересадкой, на двух поездах. Зачем? Зачем ей это было надо?

Она вздохнула. Чтобы увидеть страдания Джека? Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что это почти тюрьма. Ее муж сидел под замком, и она встретится с ним впервые после смерти Сильвии. Как могла она смотреть на его глаза и волосы и не видеть образ дочки? Как могла она оказаться лицом к лицу с убийцей ее нерожденного сына? Скоро она поймет, хватит ли у нее на это сил.

Таблетки, которые заставил ее принять доктор Мюррей, не помогали, не приглушали ее боль. От них пересыхало во рту и был дурман в голове, но она не решилась отправиться в эту поездку, не попытавшись хоть как-то укрепить свои силы.

В ее сумке лежали пирог от Флорри, местная «Газета» и небольшой сверток от Тома, похоже, бутылка виски, маленькое утешение. Нечего давать ему бутылку, усмехнулась она. И так много горя. Надо выбросить ее в первую же урну.

Гнев, словно желчь, подступил к ее горлу. Какой прок давать ему спиртное, чтобы он утопил в нем свои горести, когда она не могла утопить свои беды в чем-либо крепче чая?

В часы посещений у двери собралась небольшая толпа. Миррен пожалела, что не попросила Бена поехать с ней ради поддержки, но он был слишком занят, а Флорри и так ездила сюда, когда только могла. Посетители с обеспокоенными лицами выстроились в ряд, потом их вели в палаты по облицованным кафелем коридорам. Сердца их учащенно бились при мысли, что им сейчас предстояло увидеть, и от запаха мокрой тряпки, которой мыли полы, и больничных «уток».

Их свидание получилось странным и угрюмым. Джек сидел и глядел в окно; он не повернулся к ней, когда она вошла. Его вид поразил ее. Глаза были как у дохлой рыбы, холодные, стеклянные и безжизненные. На нем был великоватый ему больничный халат, щеки впали, и он походил на старика. Миррен не понимала, узнал ли он ее.

– Джек! Это я, пришла навестить тебя, – нерешительно сказала она.

Он повернулся, посмотрел на нее и кивнул. Она села. Он молчал, и она заполнила возникшую паузу и рассказала, что потеряла ребенка и после этого ей пришлось лечь на чистку, поэтому она не могла приехать к нему раньше. Как бы оправдывалась.

Он слушал, не глядя на нее, отчужденно и теребил пояс халата, его лицо ничего не выражало. Она удивилась.

– Я думала, ты будешь рад, что я приехала к тебе, – сказала она. Общаться с ним было нелегко, и это ее сердило. – Слушай, говоришь ты со мной или нет, но нам нужно объясниться, – быстро и сварливо проговорила она; откуда у нее взялся этот противный голос торговки рыбой? – Я виню тебя и Бена, виню себя. Ничего не случилось бы, если бы ты держался подальше от проклятого паба, но нет, ты не мог обойтись без своего зелья. Бену надо было оставить тебя там, чтобы ты нажрался, но он вмешался, как обычно. Сильвия была бы с нами, и ничего бы… – Она уже кричала на него и грозила пальцем.