Отдавать порфирородную сестру северному «варвару», даже крещеному, тем более против ее воли, Василий и Константин не собирались. Если и собирались, то только в крайней нужде и под прямым давлением. Таковы была принципы византийского двора – соблюдавшиеся неукоснительно даже в отношении давно принявших христианство западных «франков». Разве что запредельной настойчивостью правитель Германии, к примеру, мог добиться руки византийской принцессы. Женихов, родовитых ромеев, хватало при дворе автократоров. Пусть такие браки со знатными полководцами плодили новых узурпаторов, зато они не унижали императорский сан. След давно изжившей себя староримской гордыни в «греческом» византийском царстве.

Но и рациональных причин для отказа Владимиру хватало. Ромейская знать восприняла договор с ним, хотя и вынужденный, как оскорбительный для Империи. В строках византийских хроник сквозит явная обида, восходящая к мнению современников событий. А настоящую бурю гнева брачный сговор вызвал на Западе, тем более что в первых слухах Анна оказалась смешана со своей старшей сестрой Еленой, к которой неудачно сватался германский император. Естественно, немцы, которым предпочли новокрещеного Владимира, пришли в ярость. Ссориться еще и с Западной империей в такую пору восточные императоры не собирались. Оставить Анну дома казалось наилучшим исходом.

Но и Владимир, по правде сказать, пока был не без греха. Раздраженный бесплодным ожиданием Анны, он продолжил жить с «болгарыней», и их младший сын Глеб-Давид родился примерно в год крещения Руси. Сомнительность ситуации, конечно, оправдывала князя. Но Владимир по-прежнему и не знал, как поступить со своими языческими женами, и не мог принять естественного для византийцев условия – расторжения прежних браков и признания наследниками лишь будущих сыновей от Анны. Совершенно неясно, как князь собирался решить эту проблему в момент принятия христианства. Кажется, он посчитал, что прекращения сожительства с супругами и верности новой христианской жене будет достаточно. Но ромеи, конечно, рассуждали иначе. Были ли они правы с христианской точки зрения? Бог весть – прецедентов в Европе, кажется. не было. Прежние славянские князья, принимавшие веру из Византии, имели по одной жене. И не сватались к императорским сестрам.

Владимир был прав с точки зрения древней славянской (и не только славянской) «правды». Как бы то ни было, он не собирался ни прогонять с позором некогда любимых женщин, ни тем более отказываться от сыновей. По родовому закону, снять с себя ответственность за семью для ее главы являлось тягчайшим проступком. Но, искренне приняв душой правоту христианского закона, Владимир видел и то, что продолжение распутной жизни многоженца – грех по этой новой правде. Он раскаивался. Но пока не находил выхода. Не больший ли грех – предательство ближних?

Следует иметь в виду еще, что «расторгнутых» браков у князя на тот момент уже не было. Как раз около этого времени князь примирился с Рогнедой. Даты примирения мы не знаем, но ясно, что произошло оно именно в 987 или даже в 988 году. Девятилетний или десятилетний Изяслав с приданной ему дружиной остался в Изяславле. Рогнеда же вернулась в Киев и вскоре родила Владимиру последнего их ребенка, дочь Предславу. Дочери и ее матери Владимир подарил сельцо под Киевом, названное Предславино. Здесь Рогнеду посещали и ее подраставшие сыновья.

Рогнеда, горько претерпевшая от законов крови, искренне, всей душою приняла новую веру вместе с Владимиром. Спустя два-три года она уже выступает христианкой пылкой и убежденной. Оставить ее вновь, теперь ради Анны, для Владимира было крайне непросто.

Так-то и вышло, что крещеный князь продолжал примерно год – увы, не только формально – оставаться многоженцем. Именно потому, что боялся причинить непоправимый вред. Вряд ли Титмару, единственному, кто прямо судит Владимира за «распутство» сразу после крещения, пришел бы на ум хоть какой-нибудь всех устраивающий выход из неведомой ему в деталях ситуации. И выход, найденный позднее Владимиром, трудно однозначно оценить современному сознанию. Пока же все оставалось так, как было. И каждая сторона могла себя оправдывать: византийцы наличием у Владимира жен, Владимир же отсутствием клятвенно обещанного христианского брака. Замкнутый круг, который мог быть только разрублен.

Но превыше всех политических дрязг и тревог, превыше личного интереса Владимир уже осознавал свой новый долг – добиться принятия христианства не только в своем доме, но и в своей стране. Отсутствие греческих священников мешало выполнению этой задачи. Еще и потому обман императоров столь сердил князя. Он мог прибегнуть к помощи болгар. Но не мог всецело положиться на них.

В тогдашней Болгарии враждебность к Византии нередко переходила во враждебность к Константинопольской церкви, а та в свою очередь – к полному отвержению православия. Думается, что богомильскую ересь с ее совершенно нехристианской картиной мира князь смог бы распознать и без помощи «философов». А распознав – настороженно относился бы ко всей болгарской религиозности в целом. К тому же Болгарию и Русь разделяла давняя политическая вражда, а Святослав клятвенно признал бывшие земли дунайских болгар частью Византии. Наконец, болгарские священники не обладали в глазах князя тем священным авторитетом, которым обладали греки с почти тысячелетней историей христианства за спиной. В древнерусских преданиях болгары рассматриваются в ряду степных кочевых «находников», угнетателей славян, и как народ «славянского языка» еще не осознаны. Владимир не мог надеяться, что это никак не повредит делу проповеди.

Каковы бы ни были причины тому, Владимир не стал обращаться за помощью в церковном устроении в Болгарское царство. Он думал, откуда бы выписать образованных греческих священников, которые помогут ему крестить Русь и установить прямую связь с патриархией. Возникла у него и мысль укрепить русское христианство православными мирянами, переселенцами из Византии. Почти отчаявшись в союзе с императорами, он искал иные пути. И мысли его обратились к Корсуни, к греческому Херсонесу.

Херсонес, древняя греческая колония на южном выступе Крымского полуострова, теперь являлся столицей византийских владений в Крыму. В своих стенах он давно не видел завоевателей. Если «варвары» и захватывали город, то быстро покидали его, не в силах закрепиться. Сначала для римлян, потом для наследовавших им византийских ромеев Херсонес оставался надежным оплотом на северных берегах Черного моря.

Одновременно он был важнейшим торговым портом, куда сходились купцы и товары со всех сторон света. С севера долгим путем «из варяг в греки» ехали славяне и норманны. На востоке стояли древние хазарские крепости – Керчь и через пролив Самкерц-Тмутаракань, издавна привлекавшие еврейских торговцев и разбогатевшие их руками. Оттуда шли пути дальше на восток, ответвления Великого шелкового тракта. Теперь и этими крепостями владели русы, но хазары и их единоверцы никуда не делись, продолжая трудиться и в русской Тмутаракани. Западный берег Черного моря с устьем Дуная и торговыми пристанями Болгарии еще недавно тоже поставлял немало – не теперь это край войны. На юге же лежала большая земля, Империя, на пути к которой Херсонес служил лишь первым, но важнейшим перевалочным пунктом.