проволоки и китайцы в засаде между ними делают это невозможным. Мы могли бы воспользоваться туннелем, но если у трех-четырех тренированных мужчин па прорубку последних нескольких футов уйдет не больше часа, то мне, в теперешней форме, и за неделю не управиться.

— Ты можешь взорвать стену. Известно, где находится взрывчатка...

— Помоги нам Бог обоим, - сказал я. Ты так же наивна, как и я. Проходка туннелей требует сноровки. Даже если потолок не рухнет нам на головы, мы наверняка надежно закупорим конец туннеля, и нашим друзьям ничего не останется, как на досуге переловить нас. Лодкой нам тоже нельзя воспользоваться, потому что оба лодочника снят под навесом для лодки, ничего из этого не получится. Если бы такой простой способ подхода был открыт для Хьюелла и Уизерспуна, то, имея под рукой доблестного капитана Флека, они бы не стали рыть туннель под горой. Если моряки предпринимают такие меры предосторожности с заборами против мнимых друзей, чем они встретят гостя, появившегося с моря? Готов биться об заклад, что у них есть две-три береговых радарных установки, способных засечь подплывающую к берегу чайку. А средств, чтобы отогнать ее от берега кинжальным огнем, у них хватает. Единственное, что мне не правится, так это оставлять здесь ученых с женами. Но я просто не вижу возможности...

— Ты ни разу не сказал, что ученые тоже здесь,— быстро сказала она удивленным тоном.

— Нет? Видимо, я считал это очевидным. Хотя, может, и нет. Возможно, я не прав. Но зачем же тогда, скажи на милость, они держат здесь жен? Моряки работают над проектом чрезвычайной важности, и этот проклятый седой душегуб ждет благоприятного момента, чтобы наложить на него лапы. Судя по его последнему замечанию, хоть он и продолжает врать, ждать они больше не намерены. Он собирается завладеть этой штукой, чем бы она ни была, и использовать жен для давления на мужей, чтобы те продолжали работать над этим проектом и развивали его дальше. О целях я могу только догадываться, ясно только, что они наверняка гнусные.

Я выбрался из-под одеяла и стянул с себя пижамную куртку. Какая еще возможность может быть? Восемь пропавших жен, столько же ученых. Уизерспун наверняка должен использовать их в качестве рычагов для давления на мужей. Если бы не это, он не стал бы себя утруждать даже их питанием. Он бы для них всего пожалел, кроме нескольких унций свинца, как это случилось с настоящим Уизерспуном и остальными. Ему неведомы человеческие чувства, это почти за гранью рассудка. Где жены, там должны быть и мужья. Ты же не думаешь, что полковник Рэйн послал нас на Фиджи только для того, чтобы танцевать «хула-хула»?

— Этот танец танцуют на Гавайях,— прошептала она,— а не на Фиджи.

— О Боже!—воскликнул я. — Женщины!

— Я просто специально дразню тебя, кривляка.— Она обняла меня за шею и прижалась. Руки у нее были неестественно холодными, она вся дрожала. — Разве ты не видишь, что мне это необходимо? Я просто не могу больше об этом говорить. Мне казалось, что подхожу для своей работы... И полковник Рэйн тоже так думал. Но теперь я так не считаю. Слишком уж здесь много нечеловеческого, холодного расчета, абсолютного пренебрежения к добру и злу, к морали, главное только то, что выгодно. Все эти люди, убитые неизвестно ради чего, мы с тобой... Хотя мне кажется, ты настолько безумен, что не теряешь надежду... Эти несчастные женщины, особенно эти бедные женщины... — она вдруг умолкла, тяжело вздохнула и прошептала: — Расскажи мне еще раз про нас с тобой и огни Лондона.

Я ей рассказал. Рассказал так, что сам наполовину поверил.

Мне кажется, Мари тоже, потому что постепенно она успокоилась и замерла, но когда я поцеловал ее, губы у нее были словно изо льда, и она уткнулась лицом мне в шею. Я держал ее в этом положении примерно минуту, после чего, по какому-то общему внутреннему импульсу, мы вдруг одновременно отпрянули друг от друга и начали завязывать лямки спасательных жилетов.

Остатки барака теперь являли собой всего лишь едко пахнущую кучу пепла, мерцающую красными пятнами на темпом фоне покрытого облаками неба. В окне профессора все еще горел свет. Я готов был поспорить, что он не собирается спать этой ночью. Я начинал уже достаточно хорошо понимать его натуру, чтобы предположить: утомление от бессонной ночи для него ничто но сравнению с возможностью насладиться от души предвкушениями нескончаемых наслаждений грядущего дня.

Когда мы пустились в путь, начался дождь. Тяжелые капли с шипеньем шлепались в затухающий костер. О лучшем мы и мечтать не могли. Никто не видел, как мы ушли, потому что увидеть нас можно было только с десяти футов. Мы прошли полторы мили к югу вдоль берега и, только дойдя до того места, где могли прятаться китайцы Хыоелла, как это было прошлой ночью, вошли в воду.

Отошли от берега ярдов на двадцать пять. Вода доходила здесь до пояса, и мы шли по дну, слегка разгребая руками перед собой. Но когда сквозь полосу дождя я с трудом рассмотрел впереди очертания отвесной скалы, где начиналась колючая проволока, мы отошли дальше на глубину, пока не оказались в двухстах ярдах от берега. Вдруг луне взбредет в голову появиться на небе? Хотя ничто этого не предвещало.

Мы осторожно выпустили сжатый воздух в наши спасательные жилеты, хотя не думаю, чтобы на берегу кто-нибудь смог услышать эти звуки. Вода была прохладной, но не холодной. Я поплыл впереди и открыл кран баллончика с жидкостью против акул. Темная, мерзко пахнущая жидкость — при дневном свею она, видимо, должна быть желтого цвета — прекрасно растворялась в воде, растекалась пятном по поверхности моря. Не знаю, как действовал этот репеллент на акул, но против меня он был очень эффективным средством.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

Пятница 3.30 — 6.00

Дождь утих и наконец прекратился, но небо не расчистилось. И акулы держались от нас поодаль. Мы продвигались медленно из-за моей больной руки, но все-таки продвигались, и примерно через час, когда, по моим расчетам, на полмили отплыли от заборов из колючей проволоки, потихоньку начали сворачивать к берегу.

Когда до берега оставалось меньше двухсот ярдов, я понял, что свернул к берегу преждевременно. Высокая обрывистая