– Идем, ведь пора уже открыть то письмо, верно?

– Хочешь, чтобы я был рядом?

– Конечно; как говорит Антуан, когда любят, то делят все: радости, горести, долги и наследство. Или ты надеялся и луковицу нарезать, и слез не пролить?

– Я не предлагал тебе проливать слезы.

– И то верно. Ты мне его прочтешь. Тогда я смогу закрыть рот и сдержать слезы.

Я обнял ее, как тогда в ванной четырехзвездочного отеля, – пузырьков не было, зато был свежий воздух. А мне нужен был воздух, чтобы прочесть его, это письмо весом в две тонны.

Моя дорогая Мари,

как сказать тебе…

Видишь, я не знаю, с чего начать. Думать о тебе всю жизнь и попытаться выразить это в нескольких строчках… Наверно, ты сердишься на меня и думаешь, что я тебя бросила. Это верно, я уехала. Ты была совсем маленькая, а я уехала. Из трусости. Когда я забеременела тобой, я уже знала, что жизнь с твоим отцом продлится недолго. Мы не любили друг друга. Не так, как положено нормальной паре. И потом, у меня было хрупкое здоровье. Точнее, хрупкая психика.

Когда ты родилась, я сломалась. Жесточайшая послеродовая депрессия. Несколько месяцев пролежала в больнице. Твой отец был в постоянных разъездах, и тобой занимались его родители. Врачи меня наконец выпустили, полагая, что я на верном пути. Но я не смогла вернуться. Мне казалось совершенно невозможным воспитывать тебя одной. Я чувствовала себя глупой, беспомощной, слишком ничтожной, чтобы быть матерью. А твои дедушка с бабушкой так хорошо о тебе заботились. Я всегда следила за тобой. Моя подруга из вашей деревни, Жаклин – ты ее знаешь, жена булочника, – регулярно посылала мне весточки. Когда булочником стал ее сын, она не отступилась и все равно продолжала слать мне весточки, расспрашивая всех и каждого. Она описывала тебя как крепкую девочку, веселую, самостоятельную, которая казалась счастливой со своими бабушкой и дедушкой. И чем больше времени проходило, тем сложнее было вернуться. Я жалела об этом всю жизнь. Я любила тебя с первых мгновений, любовью сильнее любви, которая заставила меня уйти, чтобы избавить тебя от моей уязвимости и сомнений. И продолжала любить тебя. Я хотела тебе об этом сказать.

И еще одну важную вещь я должна тебе сказать – так велел мой врач. Твоя бабушка умерла больше десяти лет назад от рака груди. У меня самой сейчас последняя стадия. Врач дает мне от месяца до двух. Он спросил, есть ли у меня дочь, потому что ее нужно поставить в известность: этот рак передается по наследству, и наиболее эффективной предупредительной мерой было бы удаление обеих грудей в возрасте до сорока лет, чтобы рак не успел проявиться. Лучше всего было бы показаться этому врачу.

Вот, и это тоже я должна была тебе сказать: ты должна обратиться к онкологу.

Я надеюсь, что эти деньги позволят тебе осуществить свои мечты.

Хотела бы я оставить тебе только это наследство.

Я сложил листок, не говоря ни слова. Если бы она не была такой гордячкой и не притворялась, что счастлива и без матери, возможно, она была бы счастлива вместе с ней. Волей-неволей почувствуешь и свою долю вины, причем немалую. Но в любом случае было слишком поздно. А когда слишком поздно, себя винят еще больше. Потому что слишком поздно. Люди просто ненормальные.

– Сожаления ничего не дадут, верно?! – спросила она.

– Думаю, нет. Кроме опыта.

– Видишь, мать оставила мне сто пятьдесят тысяч евро и восьмидесятипроцентную вероятность умереть от рака груди. Будь мой выбор, я бы предпочла не получить от нее ничего. Для полного спокойствия мне надо будет удалить обе груди. Что ты на это скажешь?

Я засунул обе руки ей под майку, чтобы подумать над вопросом.

– Скажу, что они напряжены больше обычного.

– Знаю. А через девять месяцев они будут полны молока.

Это был странный способ объявить мне о своей беременности, после чтения письма мертвой матери.

Но дети – это жизнь.

Радость – не первое слово, которое пришло мне на ум после ее заявления. Мне потребовалось время, я должен был переварить, размять эту историю, чтобы мой кусок пластилина перестал походить на «Гернику» и принял новые формы. Я и так ощущал свою долю ответственности за отношения с Мари. А тут я должен буду нести ответственность за новое существо, в создании которого принял участие. Когда на протяжении вашего короткого детства вам вбивали в голову, что вы просто кусок дерьма, трудно внушить себе, что можешь стать чем-то иным. Дерьмом с чувством ответственности?! Можно прочесть все книги Франсуазы Дольто[41]и знать теорию назубок, но есть некая сила внутри вас, которая направляет наши действия, и источник этой силы не наши знания, а само наше естество. Да, Мари вернула мне краски жизни, веру в себя. Но кто даст гарантию, что ее бальзам действует и изнутри? У опасных психопатов, серийных убийц иногда ангельские лица.

Мари ни о чем не беспокоилась и повторяла мне это сотни раз, как напоминают ребенку убрать обувь. Ты будешь прекрасным отцом. В конце концов я ей поверил, и моя радость росла в том же темпе, что ее живот.

Это странно. Я думал, что после чтения письма ее покойной матери она будет плакать, много говорить о ней, жалеть, что не стремилась ее увидеть. Но нет. Ни слова. Она перевернула страницу. Может, она знала, что стоит приоткрыть дверь печали, как туда хлынет волна горьких угрызений, не давая дышать и ложась тяжким грузом на долгие годы. Или же она отмахнулась от самого материнского существования, чтобы забыть отравленный подарок, носителем которого могли быть ее гены.

Нет, как истинный предприниматель, она говорила со мной о вложении этих денег. Сколько потребуется мне в качестве инвестиций, что мы будем делать с оставшимися. Она ничего не хотела тратить впустую. Ванна-джакузи, которая для нее стала абсолютной необходимостью – как для ее мышц, ноющих после работы в сыроварне, так и в качестве воспоминания о нашей ночи под звездами, – не в счет. Долг памяти, как она говорила.

Я не сразу приспособился к работе на ферме. Прощай, сокращение рабочего времени, тридцатипятичасовая рабочая неделя и утренний сон. Мне казалось, она преувеличивала, когда ворчала на крестьянскую жизнь. Теперь я понял. В глазах других у нас было преимущество: мы оставались полудикарями. Никакой необходимости ходить куда-то по вечерам или уезжать в отпуск, чтобы быть счастливыми. Живи себе в ритме времен года, следуй собственным потребностям, а иногда и желаниям – это та роскошь, которую не купишь ни за какие деньги.

Даже лучшему другу никогда всего не расскажешь. Ну, или не сразу. Чтобы защитить его. Чтобы защитить себя, отрицая мерзкую реальность.