Дознаватель отпрянул к спинке своего кресла, словно на него внезапно плеснули какой-то жидкостью. Он не ожидал столько неожиданной злобы, причем злобы действенной, чья воля, он чувствовал это, в эту минуту была сильнее не только его собственной, но и даже той силы, которую он по долгу службы мог призвать на противоборство за нанесенное ему оскорбление. Он несколько повернулся в кресле и даже скосил глаза на портрет президента, то ли испрашивая инструкции, то ли просто призывая в свидетели своей полной неспособности поступить решительно в этом внезапном нештатном всплеске, в общем-то, чисто деловой беседы, который сам отчасти и спровоцировал. Может быть, только в этот миг до него дошло, что он и впрямь почти в два раза младше Фроянова и совершенно ничего о нем не знает, кроме того, что тот сам написал по сути дела на выданных ему листах. Да он и плохо понял, что, собственно, хотел сказать ему Алексей, почувствовал только неприязнь, исходящую от него.

— В непростое время живем, — согласился он. — А разжигать межнациональную рознь все равно не надо.

— А я разжигал? — усмехнулся Алексей.

— Да вот, — дознаватель изобразил на своем лице самое неподдельное сожаление и извлек из ящика стола лист бумаги, исписанный неуклюжим крупным почерком, — свидетели показали, что вы называли граждан Умарова, Исмаилова и Гайсанова кавказскими зверями.

— Кавказскими?

— Да.

— Зверями?

На этот раз дознаватель рта не разомкнул и только согласно покивал.

— А еще, как бы это сказать поприличней, — добавил он, — в нецензурных выражениях предлагали им покинуть Москву. Тоже показания имеются.

— Красиво работаете, — сказал Алексей. — А еще кто это показал, кроме самих, так сказать, зверей?

— Статья такая есть в уголовном кодексе, двести восемьдесят вторая, часть первая, разжигание межнациональной розни, — вместо ответа сказал дознаватель. — Не слыхали?

— Да нет, не приходилось.

— Напишем-ка мы отказной материал, — задушевным голосом предложил дознаватель. — Чего тут мудрить?

Они посидели в молчании.

— Так я вас так понял, — сказал дознаватель, аккуратно постучав двумя сложенными листами объяснительной о столешницу, — что будем писать отказной материал?

Алексей хотел было заупрямиться, но мысль о Кире, о Кашгаре остудила его возмущение.

— Правильно поняли, — подтвердил он. — Будем писать отказной материал, потому что есть на свете одна девушка… одна молодая женщина. Женщины, знаете, смягчают наши души. Суровых бойцов. Так что благодарности от гражданина Умарова ей, этой незнакомке — не стану имя называть, — пояснил Алексей, — не требуется. Потому что у меня сложилось впечатление, что гражданин Умаров не силен в этикете.

И все-таки надо признать, что доктор биологии Алексей Фроянов и дознаватель УВД «Ломоносовский» Артем Калайдо расстались довольно миролюбиво.

* * *

Мечта побывать в Кашгаре появилась у Алексея очень давно, еще в детстве, когда она прочел Марко Поло. Точнее сказать, предметом его грез был необязательно Кашгар — смутное томление по какому-то собирательному восточному городу не давало ему покоя. Иногда ему даже казалось, что это далекий, поколениями разбавленный зов ген напоминал о себе и тревожил его воображение. Когда нужно каким-то одним словом родить в воображении образ Востока, то называют обычно или Дамаск, родину Гаруна ар-Рашида, или Багдад, или, на худой конец, благородную Бухару, совершенно упуская из виду великолепный Кашгар. Это и неудивительно, ведь Кашгария — эта прихожая Тибета — была охвачена европейским географическим знанием уже тогда, когда виртуальный поезд братьев Люмьер уже прибывал на станцию назначения. Великие географические открытия закончились именно здесь, и если бы в Гражданской войне победили белые, русские бойскауты играли бы в Корнилова, Маннер-гейма и, конечно, в Рериха, ибо Рерих непременно проявил бы себя при любой власти.

Алексей хорошо запомнил тот заголовок из газеты в ночном кафе, где они были с Кирой после поминок Толи Сверстникова, но и мудрено было об этом забыть: телевизионные и радиорепортажи о пропавших рафтерах превратились в целую эпопею. Их искали китайские военные, местные альпинисты и горознатцы, и в результате в Синьцзян вылетели даже два самолета МЧС. «Бродить по узким улочкам, — то и дело вспоминал он слова Киры, — увидеть Ходжу Насреддина». И даже не вспоминал, а просто носил их с собой в сознании, как в кармане, и они, эти слова, были столь причудливой формы, что карман оттопыривали и этим неудобством как бы не давали о себе забыть.

Приготовления к путешествию носили стремительный характер. В Интернете были найдены четыре листа армейских пятикилометровок, и Антон распечатал их на своей студии. Вечерами Алексей погружался в их таинственные дебри, считывая умопомрачительные названия. Ему мерещились высеченные в скалах города, гигантские джинны и охраняемые ими сокровища — яхонты и лалы, насыпанные в чаши из яшмы. Все эти названия — Яркенд, Хотан, Янги-Гиссар — ласкали слух, как пение райских гурий. Он засыпал с мыслью о Кашгаре, с нею и открывал глаза. Во время изучения карт план у него составился следующий: они доберутся до Кашгара, откуда совершат небольшой горный поход. От озера Кара-Коль они уйдут на север, пройдут перевалом Янбулак между Конгуром и Музтаг-атой — величайшими семитысячниками Памира — и спустятся в район небольшого городка Таш-курган, откуда вернутся в Кашгар уже на автомобиле. Сознание того, что столь необычное путешествие разделит с ним Кира, внушало ему предчувствие какого-то подлинного счастья, которое он боялся спугнуть неосторожным движением мысли. Ведь Москва оставалась Москвой, даже когда оба они находились в ней; кроме них тут были и Митя, и Юля, и множество самых разных знакомых и незнакомых, нужных и совсем ненужных людей. Там же они должны были остаться по-настоящему наедине в той полной неизвестности, которая их ожидала и которую ожидали они.

Рана у него на ноге еще далеко не зажила, но он совсем не брал ее в расчет. Он был как в лихорадке, и это глушило и боль, и здравый смысл. Кира никогда не была ни в каких горах, она не была так уж абсолютно уверена в своих силах, хотя и занималась фитнесом, до и вообще была спортивна, но то, что происходило с ней в последнее время, подсказывало, что надо не бояться пробовать жизнь. Она пребывала в таком же лихорадочном состоянии, и ей было совершенно уже неважно, куда ехать, куда лететь, важно было с кем и когда.

Им обоим вдруг показалось, что они взнуздали время, и оно, караковое, лоснящееся, гнедое, не мчится теперь вперед, и они просто ведут его в поводу.

Мите Кира сказала, что с Аней Кедис едет в Вену. Аню Кедис Митя не любил и лишний раз говорить бы с ней не стал. Впрочем, подробностями Митя и не интересовался. Чтобы не будировать Митю, оба рюкзака Алексей собирал у себя, и Татьяна Владимировна много расспрашивала про Киру и старалась говорить о ней только хорошее, только получалось это как-то неуклюже и невпопад.

* * *

Они улетали из Москвы в ночь Могущества и Предопределения, в которую, согласно мусульманскому преданию, пророк Джабраил спустил с небес Мухаммеду представление о правой вере. В Урумчи надо было сделать пересадку на другой самолет, который летел уже прямо в Кашгар. Бессонная ночь, бесконечный кофе, пряная обстановка незнакомой страны, отблеск чувств, источник которых остался дома, ввели их в странное состояние измененной реальности.