— Я ведь как думал, — сказал Алексей, — ну, об истории. Что вот была война, такая страшная, какой никогда в мире не было, и деды наши ее отвоевали и тему эту раз и навсегда закрыли. То есть и за наших отцов отвоевали, и за нас, соответственно. Ну да, был Афганистан, конечно, — но это уже так, мелкая недоделка. Последняя. И история кончилась. Мне казалось, они нас от нее избавили. В сорок пятом-то году. И нам оставалось только созидать: учиться, строить, узнавать. Мне казалось, мы в самое лучшее время родились, в самое удачное, в самое последнее. Как перед Вторым Пришествием. Живи не хочу… А там на Марс, в туманность Андромеды… А закончилось все средневековьем каким-то.

* * *

Он часто возвращался мыслями к тем двум годам в самом конце восьмидесятых, когда такие же мальчишки, как и он, чумазые, с прокопченными грязью руками в клубах отработанной соляры метались по всему Закавказью, по развороченной треками земле — самой мягкой, податливой, душистой, какую ему только приходилось знать. Людей не хватало, недокомплект в ротах составлял сорок процентов, и причину такого положения дел объяснить толком никто не мог; фанаты, хурма, виноградные лозы, как обгоревшие кабели; и белые «ИЛы, как какие-то птицы из русских сказок, неустанно бороздившие лазоревые поля небес, словно сшивали своими суровыми инверсионными хвостами расползающийся кафтан империи. И сами командиры, руководившие этими авральными работами, были не намного старше своих подчиненных, а теперь, в том возрасте, в котором сейчас пребывал Алексей, они и в самом деле казались ему мальчишками.

Алексей не знал, какие именно картины предстоит ему увидеть перед смертью согласно упрямому поверью живых, но допускал, что картины тех лет будут одними из самых ярких. Если жизнь человека уместно монтировать в этакую пленку жизни, то легко предположить и кульминацию, самый важный кадр, явивший бы собой точку приложения всех его сил в данном месте и времени, и таким напряжением всех его сил Алексей, несмотря на его серьезные достижения в последующей жизни, внутренне признавал 1989 год. Более того, часто ему казалось, что это не прошлое живет в нем, а наоборот, он живет в прошлом, что и жил-то он по-настоящему, как подобает человеку, только тогда, а вся последующая признанная, а в последнем отрезке даже и благополучная, да и вполне достойная жизнь была как бы необязательной. И чем больше он думал об этом, тем меньше такая мысль казалась ему странной.

Рассуждения Славы Деулина, с которыми тот познакомил своих одноклассников на поминках по Толику, Алексею запомнились лучше, чем прочим, и, поразмыслив, он пришел к выводу, что схожие мысли всегда смутно бродили в его сознании, просто не облеклись в столь образную и конкретную форму, как это произошло у Славы. Ничего удивительного в этом не было — ведь Слава был историком, и сам род его занятий как бы вменял ему в обязанность осмысливать проистекающие на его глазах общественные процессы в ясных и доступных категориях. Сам же Алексей понимал историю как самопознание человечества, где каждое поколение показывает, на что способен человек как в дурном, так и в хорошем, и этот коллективный опыт, призванный отделить зерна от плевел, верил Алексей, и есть один из факторов эволюции, целью которой является умножение, а отнюдь не умаление. И коль скоро человек принимает в эволюции участие, равное с другими видами живой природы, ему суждено, сохранив в себе лучшие свои черты, перестать быть человеком, а сделаться чем-то иным.

Алексей родился в августе, но, кроме дня рождения матери и дня смерти бабушки Евдокии Ивановны, был в году еще один день, который для него уже восемнадцать лет означал что-то похожее и до которого сейчас оставалось совсем немного времени.

* * *

В ночь на 18 октября 1989 года подразделения 217-го парашютно-десантного полка, выполнив задачи по поддержанию мира в Азербайджане, вылетали из Баку в Болград, к месту постоянной дисклокации дивизии. Первым с аэродрома «Насосный» ушел метеоразведчик, благополучно взлетела первая десятка. Головным «Ил-76» второй десятки, на борту которого находились два взвода 8-й роты, управлял командир Арцизского полка транспортной авиации. Правый двигатель задымился, когда самолет не успел набрать высоту. Экипаж решил садиться, поймал глиссаду, но не попал в полосу. Летчикам пришлось вторично зайти на большой круг, однако счет уже шел на секунды. За три километра до посадочной полосы часть крыла с пылавшим двигателем отвалилась, а сам «Ил» упал в море в виде огромного, объятого пламенем креста. Теоретически члены экипажа, имевшие парашюты, могли покинуть борт, но у десантников парашютов не было, и летчики до конца пытались спасти самолет.

Это была последняя командировка их 8-й роты, куда Алексей уже не попал. Двадцать первого октября выходил его срок службы, и на ноябрьские праздники он должен был уже ехать домой. После Еревана он вместе с некоторыми другими сержантами полка готовил в дивизионном карантине пополнение, с конца сентября прибывавшее по осеннему призыву.

В «полчок», как в просторечии называли полк, страшные вести пришли спустя несколько часов. Алексей вернулся туда к похоронам. Солдаты и сержанты третьего взвода 8-й роты, которые по счастливой случайности летели другим бортом, с испуганными лицами бродили по пустому осеннему полку, поглядывая на приспущенные флаги с траурными лентами. Погода стояла теплая, тишайшая, и на зимнюю форму одежды еще не переходили. Над забором в болградских садах желтела на голых ветках бугристая айва. Было дико видеть пустое расположение, где на кроватях уже лежали парадные мундиры погибших, на табуретах — их личные вещи, и большинство этих предметов Алексею были знакомы.

На третий день со всего Союза стали приезжать родственники. Командир полка полковник Калабухов встречал их у КПП с суровым окаменевшим лицом. Матери рыдали в строевой части, не на людях. Тогда еще стеснялись своих слез. Алексей боялся даже проходить мимо этой саманной одноэтажной конторы с выбеленными синькой стенами. Некоторые, словно не веря в случившееся, навезли с собой разной снеди. И он, Алексей, давясь, ел пирожки с вишней, и по зловещей какой-то иронии это было то немногое, что мог он сделать для своих сослуживцев.

Ветер гнал каспийскую волну от берега, достать тела сразу не получилось. Поэтому среди акаций в сквере перед штабом дивизии хоронили общий гроб с выловленной амуницией и урны с фамилиями, в которых смешали землю с каспийского побережья, белградскую и ту, которую привезли из своих мест родители погибших десантников.

Во время поминок, устроенных в полковой столовой, отцы двоих погибших ребят пообещали отдать в роту своих младших сыновей, которые вот-вот должны были достигнуть призывного возраста. 8-я рота была полностью укомплектована уже к концу ноября, но еще 3-го числа, когда полк был построен для прощания с демобилизующимися, остатки роты напоминали обрубок, и Алексей, продвигаясь вдоль строя и по традиции пожимая руки остающимся, видел, что многие взирали на него со священным ужасом — как на дважды рожденного. «Не забывай, Алексей», — сказал ему заместитель командира полка подполковник Продченко, и это было впервые за полтора года, когда старший офицер обратился к нему по имени. «Никак нет», — твердо, угрюмо ответил Алексей, тоже опустив обязательное «товарищ полковник».