желание привело к заговору; а заговор - еще один незнакомец, который беспокоил его на другом конце света; а незнакомец - серия событий, которые поставили окончательный предел желанию губернатора.

Так работала Карма, одно колесо вращало другое, чтобы достичь своих предельных совершенств.

Губернатор думал о некоторых из этих усовершенствований, когда он холодным вечером неуклюже слезал с лошади; в частности, о серии, которая началась с заговора. Они образовали такой мрачно-ироничный узор, что он слегка застонал про себя, с трудом забираясь в свой паланкин.

Если бы он не был вовлечен в заговор, ему не нужно было предпринимать свои последующие путешествия. Если бы он не отправился в путешествие, ему не пришлось бы так остро страдать при мысли об упущенных удовольствиях. Если бы он не пропустил эти удовольствия, ему не нужно было так поспешно спешить домой верхом, чтобы возобновить их.

Все, к чему привела спешка губернатора верхом на лошади, - это грыжа. Из-за грыжи он не мог наслаждаться своими удовольствиями.

Грыжа была лишь последним проявлением иронии Судьбы, но именно она больше всего занимала мысли губернатора, когда он осторожно опускался на воздушную подушку в своем паланкине. Он купил воздушную подушку во время поездки в Индию в начале года; в то время она показалась ему самым ценным, если не единственным, вкладом, внесенным западной наукой в искусство жизни, и он уже несколько часов с нетерпением ждал возможности поддержать свою грыжу наэто. Однако он сразу понял, что даже в этом утешении ему было отказано. Его младшая жена, пытаясь примирить его и показать свою любовь, сама все взорвала. Она раздула его слишком сильно. Он не мог найти сосок, чтобы выпустить воздух, и ему пришлось тяжело сесть на него, когда паланкин подняли и быстро понесли по неровной дороге.

Губернатор хранил стоическое молчание в седле, но в относительном уединении паланкина позволил себе ритмично зашипеть от боли. Плотная, как барабан, поверхность подушки наталкивалась на него, как теннисная ракетка, передавая с идеальной точностью каждую неровность дорожки прямо к его грыже. Ослепительные вспышки боли напомнили ему о китайской пытке, свидетелем которой он был однажды в 1911 году. Тем не менее, он не мог заставить себя приказать снизить скорость, поскольку для него было убеждением, что государственные дела важнее личных; и даже сейчас скорость была важна.

Он мог видеть отблески масляных ламп из Ямдринга над вершиной холма, а вскоре после этого и саму деревню – все еще многолюдную через четыре дня после фестиваля. Этому нужно положить конец.

Губернатор хорошо знал, что он был единственным официальным лицом в Тибете, который мог с уверенностью сказать, был ли последний прибывший в монастырь человеком, за которого он себя выдавал, или самозванцем. Он скорее надеялся, что останется место для сомнений. Его мысли с особой настойчивостью сосредоточились на китайских пытках. Он никогда не пробовал это сам, поскольку это не входило в число мер, перечисленных в уголовном кодексе. Но он не мог видеть, что традиция будет нарушена подлинным исследованием ее эффективности.

Он подумал, что, возможно, проведет это исследование довольно скоро, и перспектива принесла ему некоторое удовлетворение. Это был единственный источник удовлетворения губернатора, когда, балансируя на своей вибрирующей подушке и шипя от боли, его быстро несли по залитым масляным светом улицам к монастырю.

2

Два монаха подняли Хьюстона с кровати и положили на носилки. Ни один из них не заговорил с ним, и он не потрудился спросить причину. Он думал, что знает причину; он не смог съесть ни одного ужина, думая об этом.

Несмотря на его душевное беспокойство, его физическое улучшение продолжалось быстрыми темпами. Он мог сидеть. Главный монах–медик - превосходный врач с острым научным складом ума, с которым он теперь был в наилучших отношениях, – сказал ему, что его ребра не сломаны, а только треснули. Его синяки меняли цвет с фиолетового на желтый. И он мог видеть обоими глазами.

С их помощью он смог теперь наблюдать, что его держали в значительной изоляции. Его камера находилась в конце длинного и узкого коридора; в коридоре не было других камер, и у выхода из него стояли два охранника.

Охранники пропустили носилки, и его пронесли через длинный каменный зал и через пару ворот в главный зал. Тогда он начал получать представление о своих ориентирах. Это были врата, через которые он смотрел несколько дней назад, чтобы увидеть ряды жриц, сидящих на полу.

Главные двери монастыря были заперты, а свет был погашен. Этим занимались несколько жриц, и они с любопытством оглянулись на него, когда он проходил мимо. В этом похожем на пещеру месте царила тишина, от которой его сердце забилось еще сильнее. Он чувствовал, как она стучит у него в ушах ужасным детским страхом перед операцией. Но та операция была проведена под наркозом. Он сомневался, что это будет.

Он быстро прошел через холл и коридор в темном лабиринте здания в тишине, нарушаемой только шарканьем войлочных сапог монахов; и когда они дошли до конца коридора, внезапно услышал топот ног. Когда они завернули за угол, он понял причину. Перед дверным проемом выстроилась группа мужчин. Мужчины были одеты в униформу, которой он раньше не видел. Хьюстон поняла, что это, должно быть, свита губернатора. Наконец-то он прибыл.

Сначала, после темноты снаружи, он был почти ослеплен сиянием внутри. Несколько сотен масляных ламп сияли; они светили из каждого уголка и щели стен и потолка, а два огромных канделябра были подвешены над длинным столом. За столом сидели двое мужчин в шелках и драгоценностях, с заплетенными в косы волосами и длинными бирюзовыми серьгами в ушах; и на мгновение, вспомнив, как он вошел в другую сверкающую комнату с другими мужчинами, украшенными драгоценностями, у него возникло кошмарное впечатление, что во время своего путешествия по монастырю он каким-то оккультным образом перенесся назадвовремя к дому тибетского консула в Калимпонге; впечатление, настолько сильно подтвержденное черепаховым кошачьим взглядом одного из мужчин, что он дико оглянулся с носилок, чтобы посмотреть, нет ли Майклсона в комнате.

Майклсона в комнате не было, и Хьюстон тоже не перенесли в прошлое. Там был настоятель. Там был заместитель настоятеля. Там была огромная жрица в треуголке. Таким же был и герцог Ганзинг; он сидел за столом. Также за столом был человек с лицом черепахового кота.

Хьюстон посмотрела на него более внимательно. Волосы мужчины ощетинились