гребнями. Его маленькие глазки-щелочки сложились в улыбку, которой противоречил плотно сжатый кошачий рот. Его маленькие ручки были сложены одна на другой, как маленькие лапки. И он пристально смотрел на Хьюстона, точно так же, как человек в Калимпонге смотрел на него. В тот же момент, осознав, кем должен быть этот человек, Хьюстон почувствовал, как с него свалился огромный груз.

Он сказал с недоверием: ‘Но – но я встречал его раньше’.

Все взгляды были устремлены на него в блестящей комнате.

‘Я встретил его в Калимпонге. Я встретил его в доме консула. Спроси его, ’ настойчиво обратился он к настоятелю. ‘Спроси его, не помнит ли он меня’.

Настоятель уже начал говорить, прежде чем он закончил, и Хьюстон, наблюдая за кошачьим лицом, увидела, как по нему пробежала тень – тень разочарования, почти горького раздражения. Мужчина по какой-то причине сидел на огромной куче подушек и двигался на них, слегка шипя, так что, казалось, он собирался отрицать, что встречался с ним. Но после еще одного долгого и испытующего взгляда он медленно кивнул и произнес несколько коротких слов.

Настоятель повернулся и щелкнул пальцами. Монахи, которые положили носилки на стол, снова подняли их. Хьюстон в замешательстве увидел, что его забирают обратно.

Он сказал: ‘Одну минуту. Что происходит? Что было решено?’

"Еще ничего не решено", - сказал настоятель. Он подошел и посмотрел на Хьюстон на носилках. ‘Тебе не следовало приходить’.

‘Что вы имеете в виду? Что здесь происходит?’

Глаза настоятеля мрачно сверкнули. ‘Ты сам навлек это на себя’, - сказал он.

Он еще раз щелкнул пальцами. Носильщики повернулись. Хьюстон раздраженно сказал с носилок: "Послушайте, какого черта – я имею право знать", – но должен был закончить свой протест в коридоре.

Мгновение спустя он возвращался быстрым шаркающим шагом через темный монастырь, через комплекс залов и коридоров, в свою келью, в свою постель. Дверь закрылась, задвинулся засов, лампа в коридоре погасла, и он остался один, в темноте.

Он лежал там, сбитый с толку, встревоженный; и все же в то же время испытал огромное облегчение. Ибо он вернулся, по крайней мере, целым и невредимым, чего он никак не ожидал. И он знал, что если бы не чудо встречи в Калимпонге, его бы не было. Ему казалось, что он смутно представляет, как могло произойти это чудо; и еще более смутно представляет природу затруднительного положения, в которое это поставило монастырские власти. Но он не мог разглядеть особой угрозы в последних словах настоятеля. Они беспокоили его.

Прошло много времени, прежде чем он заснул в ту ночь, и когда он заснул, ему приснилось, что на него направили прожекторы и что исследуют саму его душу, и он проснулся перед самым рассветом, продрогший и испуганный. Казалось, он знал с полной кошмарной уверенностью, что его будущее только что было решено. Он удивлялся, откуда ему это известно, и каково его будущее, но в то же время говорил себе, что нет смысла беспокоиться. Достаточно скоро, на следующий день, кто-нибудь скажет ему, какое у него будущее.

В этом Хьюстон ошибался. Никто ничего ему не сказал. Весь этот день, и следующий, и следующий он ждал каких-нибудь официальных новостей. Никаких известий не поступало. Его единственной посетительницей была старая жрица, которая, хотя и ухаживала за ним очень заботливо и с величайшим уважением, не разговаривала и не слушала его. Ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, почему: старое существо было глухим и немым. Он задавался вопросом, была ли она выбрана по этой причине.

За эти три дня совершенного уединения, когда ему нечем было заняться – ведь у него забрали все его имущество, – Хьюстон довольно хорошо узнал свою камеру. Он мог вспомнить это в последующие годы с особой яркостью.

Он был двенадцати футов в длину и восьми в ширину. Он был полностью построен из восьмидесяти одной каменной плиты. В комнате не было никакой мебели, кроме его кровати, которая стояла на каменной полке, и масляной лампы на стене. Он видел небо через наружную решетку, которая была слишком высока, чтобы он мог дотянуться, и коридор через решетку в двери: кроме этого, его обзор был ограничен девяносто шестью квадратными футами камеры.

Он встал с кровати и измерил его. Он сделал это указательным пальцем. Он также измерил свою кровать и, обнаружив, что для тушения масляной лампы используется шнур, измерил и его, завязал на нем несколько сотен узлов и снова развязал их. Между делом он упражнял свой хобот. Теперь это доставляло ему так мало дискомфорта, что он сомневался, были ли у него вообще сломаны ребра; он чувствовал себя в большинстве случаев в отличной форме, глаз вернулся к нормальному состоянию, синяки быстро исчезали.

Со всем этим избытком времени и физической подготовки он подумал, что если кто-нибудь очень скоро не принесет ему какие-нибудь новости, он сойдет с ума.

Но никто не приносил ему новостей, и он не сходил с ума. Вместо этого он измерял, завязывал и упражнял свой хобот, и таким образом каким-то образом умудрился провести три дня без происшествий (в течение которых, как оказалось, в его честь было отслужено девять месс, во славу его было зажжено девять тысяч свечей, а его имя занесено в Золотую книгу Трулку); постоянно размышляя, сначала со страхом, затем с гневом и, наконец, только с отчаянием, о том, что происходит.

3

То, что происходило, было операцией значительной сложности. Хьюстон канонизировали. Настоятелю, губернатору и герцогу казалось, что не существует другой меры, хотя бы приблизительно применимой к проблеме, которая сама по себе на данный момент совершенно неразрешима.

Пятьдесят тысяч человек стали свидетелями прибытия человека, объявленного как Ху-Цзун. Они не поверили бы этому, если бы было заявлено, что он не был Ху-Цзуном. Со всех точек зрения было лучше, чтобы он был передан им, таким образом, одним махом уладив гражданские беспорядки, исполнив пророчество и предотвратив злую миссию – и все это без пятен крови на руках монастыря.

Это было решение, которое губернатор очень хотел бы одобрить. Но он не мог. Потому что он очень хорошо знал, кем был незнакомец, и даже лучше, что это были его собственные ошибки суждения, которые привели его сюда. Он отправился в Калимпонг, чтобы осмотреть его. Он пошел посмотреть, не тот ли он человек,