Тут Кирилл блефовал. Чернова и Тихомирова опознала только Зудина, дворник, которого удалось найти позже, видел двух разговаривающих мужчин, но опознать бы их вряд ли смог. А потом он же привлек к делу еще одну свидетельницу – одинокую пенсионерку, которая каждый вечер проводила в этом парке. Та припомнила, что мужчины, сидевшие неподалеку от нее, ссорились. А тот, что помоложе вроде бы даже грозился. Но в чем дело она не разобрала, и опознать их не сможет, так как сидела к ним спиной. Очень жаль.

Однако Чернову этих сведений хватило за глаза. Видимо, он и сам помнил, что беседовал с Богданом не в безбрежной пустыне, поэтому отпираться не стал.

– Ну, было, – смущенно произнес он. – Но это было личное дело, никак не относящееся к убийству. Если бы я мог предположить, что все настолько серьезно, то, разумеется, рассказал бы. Но наш разговор не имел никакого отношения к делу.

– Позвольте мне судить об этом, – предложил Кирилл, криво усмехнувшись. – Так о чем вы говорили?

Чернов насупился.

– О моей жене, Ирине. О Милене. Богдан орал, как потерпевший, что Ирина третирует Милену, а я мечусь от одной бабы к другой. В итоге плохо всем. Ну, я тоже не сдержался, ответил ему, что, мол, принимать советы от педрилы мне в новинку, и уж со своими бабами я разберусь сам. А он… Рассмеялся так гаденько, и сказал, что уж проблемы с педрилами мне не в первой улаживать.

– Что он имел в виду?

– Ну, во-первых, Соловьева, разумеется. Я пару раз помогал ему, когда на него подавали в суд… Улаживал дела.

Чернов нервно закурил, пуская дым в потолок. Кирилл поймал себя на мысли, что на кухне уже давно не слышится никакого шума, а вот на полу видна неясная тень. Милена определенно интересовалась беседой.

– А, во-вторых? – спросил Кирилл. Чернов дернулся, словно от удара.

– Что, во-вторых? – прикинулся он непонимающим.

– Ну, вы сказали: «Во-первых, Соловьев». А что, во-вторых?

Чернов сморщился, затем махнул рукой.

– А, неважно теперь, тем более, что все равно ничего не было. К сыну моему приставал в институте преподаватель истории. Мне пришлось вмешаться и добиться его увольнения. История получила огласку, даже в газетах писали, что сын известного бизнесмена не то отвергает, не то принимает ухаживания пожилого педераста-учителя. Мне даже пришлось один раз скупить весь тираж, чтобы история не пошла дальше, а журналисту, раскопавшему эту историю заткнуть пасть баксами.

– Богдан угрожал, что расскажет об это всем?

– Да нет, просто по хамски себя вел. Я толком даже не понял, чего он хочет. Вроде бы я не должен был бросать Милену одну в Египте, надо было плюнуть на дела и остаться с нею, но я-то не мог этого сделать. Вот по этому поводу он разорялся больше всего. Я в долгу не остался и посоветовал заниматься своими делами. На этом мы и распрощались. Мне даже показалось, что он с катушек слетел. У него просто истерика была. Лицо белое, а губы синие. Я потом, когда домой поехал, вспомнил, что у него вроде бы сердце неважно работало, Милена рассказывала.

– Больше вы ни о чем не говорили?

– Нет, – покачал головой Чернов. – Я сразу же уехал. Больше я от него никаких известий не получал.

«Врет, – подумал Кирилл. – Я его про известия даже не спросил. Где-то ты еще раз с ним пересекся, вон как следы заметаешь.»

Больше Чернов не проронил ни слова. Удачно прервавший разговор звонок сотового телефона заставил Кирилла удалиться. Чернов, схватившийся за трубку, как за спасательный круг, быстро извинился и вышел из комнаты. Кириллу ничего не оставалось другого, как спешно ретироваться. У двери он столкнулся с Миленой, вернувшей забытую Кириллом на кухне барсетку.

– Вы все выяснили? – любезно спросила она.

В ее голосе было столько же дружелюбия, как в оскалившейся пасти ротвейлера, сидевшего у ее ног. Кирилл, почувствовавший стойкое отвращение к древнегреческим мифам, вышел из квартиры.

* * *

Сосватанный Жорой Миловановым стилист оказался скрюченным горбатым мужичком, ростом едва по пояс Кириллу. Несмотря на столь явные физические недостатки, Владимир Георгиевич Шестеренкин в городе имел немалый вес в области литературы, и сам выпустил два своих сборника стихов – тощие книжечки самого вшивого вида. Кириллу он не понравился сразу. И дело было даже не в непритязательной внешности. За толстыми стеклами очков в старомодной черепаховой оправе на Кирилла смотрели буроватые глазки, в которых столь отчетливо читалось презрение к какому-то милиционеру, не умеющему писать красивые вирши на белых листах.

– Владимир Георгиевич, вы в своем деле настоящий авторитет. Помогите нам, пожалуйста, разобраться, один ли человек вел этот дневник, – попробовал Кирилл подольститься к гению словесности. Шестеренкин поморщился.

– Юноша, – брезгливо произнес он, – вам надлежало бы обратиться к экспертам. Неужели в уголовном розыске нет ни одного специалиста такого плана?

– Увы, – покачал головой Кирилл, – у нас больше по отпечаткам пальцев, и ни одного подходящего стилиста. Почерк, сами понимаете, определить невозможно. А вы, как мне говорили, долго с правоохранительными органами сотрудничали…

– Ну, когда это было, – снова поморщился Шестеренкин. – Все это дела минувших дней, предания старины глубокой… Вы помните, откуда эти строки?

– По-моему, так начинается басня Крылова «Ворона и лисица», – неуверенно произнес Кирилл.

– О, боже, – закатил глазки Шестеренкин. – Это Пушкин, молодой человек, школьная программа, между прочим. Вы ведь школу не так давно закончили, как я. Должны бы помнить.

Кирилл пристыжено замолчал. Он прекрасно помнил, что эти строки принадлежали великому Александру Сергеевичу, и даже знал, что они из поэмы «Руслан и Людмила». Но проинструктированный Миловановым, он «ушел в глухую несознанку», чтобы Шестеренкину было перед кем проявить свое превосходство. Кроме того, в рукаве Кирилла был еще один козырь.

– Да, Владимир Георгиевич, раз уж я здесь, подпишите мне вашу книгу.

Шестеренкин мгновенно подобрел и взглянул на Кирилла уже более приветливо. Когда на свет божий появилась книжечка, купленная Кириллом в видавшем виды книжном магазинчике, Шестеренкин попытался скрыть снисходительную улыбку.

– Ну, так уж и быть, – смилостивился он. – Подпишу вам. А вы читали ее?

– Конечно, – горячо воскликнул Кирилл. – Особенно мне понравились строки: «На сердце боль волчицею скребется, кричит «люблю», а он в ответ смеется…» какое тонкое сравнение!

– Да, – кивнул Шестеренкин, отметив, что книжечка выглядит, словно ее выстирали в центрифуге, – это одно из лучших моих стихотворений. А вы, я гляжу, часто берете в руки мое творчество?

– Каждое дежурство, – вдохновенно соврал Кирилл. – Зачитаешься, и ночь незаметно пройдет. Мне так нравится одно из ваших стихотворений… Вот это: «Черная бабочка с белой каймою вдаль уносилась, махая крылом…»