– Какое?

– Черная Вдова!

Никогда бы не подумал, что пожалею о своей догадливости.

– Та, что жрет самцов сразу после спаривания? – зачем-то уточнил я. Будто надеялся, Борис опровергнет. Наивный.

– Она. Узнала о твоем подвиге с Лаурой. Вникаешь, к чему дело идет?

– Твою ж материю!

Я распластался по полу в позе Христа на виселице, взгляд уперся в тупик потолка, мозг рассылает в космос один вопрос: за что?

– Симпатичная хоть? – спросил я робко.

Ага, нашел о ком. О главной людоедше.

Борис отвернулся, пальцы скребут затылок.

– Ну, как сказать… Гюнтера помнишь?

– Так, все, не продолжай.

Борис сторонник того, что одни скверные обстоятельства могут сделать другие не такими уж скверными. Поэтому после фрикаделек начал скармливать мне вареные яйца плитожуков. Разумеется, я взбунтовался, но Борис пригрозил рукоприкладством. И ведь приложит, не сомневаюсь.

– Давай, давай, ты вчера пахал как бык, нужны силы, – меняет он кнут на пряник. – Для новых свершений. От них никуда не деться, будь уверен. Без сил на арене башку снесут в первом же раунде.

Пришлось сожрать до последнего зернышка. Теперь участь быть сожранным Клыкопатрой такой уж страшной не кажется. Бывают вещи страшнее, убедился только что.

Миски опустели, фляга осушена. Сижу у стены, локти на коленях, голова на предплечьях, как на полке. В душе погано.

– Ты чего? – слышу Бориса.

– Я скотина. Трахнул людоедку…

– И что? Ну подумаешь, челюсти как у акулы. Ниже головы бабы одинаковые.

– Она каннибал, не понимаешь? Людей жрет. Детей, младенцев… А я ее трахал. И кайф ловил, гад! Хотя… просто был злой. И уставший. Осточертело. Драл ее и воображал, как бью весь этот сброд из пушки.

– Пушка твоя в норме.

– Да ну тебя!

Но Борис опять угощает пинками, вынуждает встать, пустить в ход кулаки. Исход предвижу, потому ограничиваюсь переходом в вертикальное положение.

– Боря, если не отцепишься, блевану на тебя этими гребаными яйцами. Тошнит от них, один легкий тык в живот, и душистый фонтан обеспечен.

– Тоже мне, напугал. Вечером скажешь спасибо. Если тебя, конечно, не убьют. А будешь капризничать, убьют точно.

– Чудно. Хоть в могиле от тебя отдохну.

– Могилы не будет. Со свежей человечиной здесь поступают иначе.

– Черт…

– Прямо там, на трибунах… поступают. Кому печень, кому палец, кому кровь, слизывают прям с арены.

– Твари!

– Но я вчера, на твое счастье, не только на всякое непотребство смотрел, но и кулаками махал. Освоил от врагов полезные приемчики, так что, если не хочешь стать десертом для толпы гурманов…

Сбежать я не мог, пришлось подчиняться. Тело сопротивлялось, ныло, кричало, больно ему, неженке, особенно после вчерашнего, и я полностью согласен, но пойди объясни этому Оби-Вану, приспичило преподать урок юному джедаю. Если бы каждый удар по мне и впрямь был лазерным мечом, я был бы уже нашинкован в салат.

Когда за нами пришли сопроводить на арену, я уже запыхался как конь. Самое время высосать корыто воды и рухнуть замертво до следующего дня, но все только начиналось. Однако мышцы ныть перестали, болевая чувствительность после бури хлестов, тычин и падений дала сбой.

– Я бы тебя загрыз прямо здесь, без всяких церемоний, – прошипел под ухо один из конвоиров, когда мы шли. – Но тебя и так растащат по арене, дам тебе время промочить штаны.

Этого людоеда я не знаю, но он явно точит на меня зубы.

– Твой братец всегда много болтал, – прорычал Гюнтер. – И ты туда же…

Братец, значит… Не родич ли той вше, которой я вчера погнул челюсть?

Арена размером с цирковую. На ней нарисован углем символ культа, кобра с разинутой пастью и клыком по форме, как кинжалы, которые они здесь носят, – кривой, с зазубринами. Тут, куда ни глянь, все украшено этой эмблемой в той или иной форме: барельефы, гобелены, мозаика, инкрустация. В ходу даже монеты с коброй.

На кольцах трибун галдят каннибалы, сотни две, а то и три красных глянцевых плащей, людоеды обсуждают предстоящие битвы, договариваются о ставках. Между ними ходят ручные волкоршуны. Под потолком трещит ветвистая крона нервода, вместо люстры. Арену окружает гвардия скелетов в неполных рыцарских доспехах, вооружены кто чем: мечи, дубины, копья, алебарды, у одного даже коса.

Над верхним кольцом трибун – площадка. Огорожена перилами, за ними два роскошных трона из разноцветных металлов, в шипах, бивнях, черепах. Один пуст, на втором восседает некто в доспехах. И доспехи, кажется, не просто средневековое железо, как у скелетов, а напичканы механизмами. Такие из гранатомета не пробьешь. Их владелец похож на киборга, лишь красная мантия роднит с людоедами. Судя по всему, это Харальд. Челюсти серебристо-белые, выпуклые, мощные, даже на таком расстоянии отсвечивают ярко, Борис рассказывал, они из титана, как и доспехи. А голову венчает шлем из серой волчьей головы, меховая шкура лоскутами укрывает плечи, имитируя волосы. Одному Арху известно, откуда он раздобыл в Руинах настоящего волка.

Нас с Борисом провели через решетчатую арку в помещение для бойцов, под трибуны. Грохот как под куполом колокола, над нами барабанит ливень ног, с потолка сыпется песок.

Идем мимо таких же, как мы, полуголых рабов в побоях и укусах, сверкают кровавые плащи надсмотрщиков, звон цепей, срежет ключей, на стенах холодное оружие, такие же инструменты для убийства на широких деревянных стендах, жирный кузнец-людоед в железной маске бьет молотом помятый и обагренный в битве клинок.

Возникает еще одна зарешеченная арка, с той стороны – арена, скелеты в доспехах, ряды кровожадных зрителей. На том краю арены – такая же решетка, оттуда, скорее всего, выпустят противника.

Карликовый людоед, почти гоблин, пихнул меня в бок жезлом-булавой.

– Твой черед, парень!

Вместо челюстей ему всажен клюв волкоршуна, напичкан всяким острым кошмаром для раздирания. Черт, похоже, здесь нашел призвание стоматолог-маньяк. Хотя они все, мягко говоря, не без причуд.

Я оглянулся на полки и доски с оружием.

– А чем драться-то?

– С чем мать родила, – прохрипел клювастый гоблин. – В этом бою оружие не полагается.

Другой каннибал, худой, но высокий, с медными челюстями, подтолкнул меня копьем к решетке, толпа ревет от нетерпения. Меня колотит изнутри, чувствую себя в тисках, на ногах держусь лишь потому, что эти самые тиски не дают упасть.

– Жрица!

– Приветствуйте Клыкопатру!

– Слава жрице!

Культисты на трибунах развернулись, головы запрокинулись, уронив капюшоны, к тронной площадке, я тоже голову задрал, пальцы обхватили прутья, вжимаю лицо в холодное железо.