Но толпа требует, даже Клыкопатра и Харальд подошли к перилам. Обращаю взгляд к решетке, за которой наблюдает Борис. Он делает жест ладонью поперек горла. А я вспомнил, что когда самурай совершал почетное самоубийство, ему ассистировал друг, его миссией было прекратить мучения героя, отрубив катаной голову.

Что ж, надеюсь, самураи знали толк в милосердии.

Острием мачете поддеваю край капюшона, обнажаются растрепанные волосы культиста. Я крутанул мачете, занося над шеей.

Лишь бы с одного удара…

Я обрушил клинок, и толпа взревела во главе с Клыкопатрой, голова покатилась по арене, тело завалилось набок, дав начало красному озеру.

Я стряхнул с мачете кровь, отвернулся.

Борис кивнул. Лаура уже на первом ряду трибун, держится за край арены, туловище перевешивает вперед, она рычит, но тихо, порывисто, словно дышит, шепчет, ее рык тонет в хоре, томный взгляд полон обожания.

Клыкопатра тоже смотрит на меня, ужасный цветок челюстей раскрыт, исторгает эхо, от него потолок должен рухнуть, но как-то держится, ручищи разведены, словно приглашает в объятия.

И самое страшное, мне нравится.

В кого я превращаюсь?

В тот день я больше не дрался, хоть и должен был. Но распорядитель боев, коротышка с клювом, дал отмену. «Повезло тебе, – сказал, тыкнув меня в бок шаром булавы. – Клыкопатра приказала беречь. Толпа тебя сегодня любит, грех дохлой тушкой расстраивать».

Остаток мероприятия я провел за решеткой как наблюдатель. Борис дрался трижды, только с рабами, хотя каждый был матерый гладиатор. Члены культа против Бориса не выходили. Знали, что огребут.

Они в этом сытом логове вообще расслабились. Тут не Руины, монстры ручные, жилы рвать не надо, противников на арену ставят заведомо слабее, чтоб с гарантией. А вот мы, бродя по диким коридорам, врагов не выбирали.

И вот результат. На следующее утро я снова вышел на арену против культиста, куда более внушительного, его звали Пьер. У него был меч, а я опять с пустыми руками, но к концу битвы оба катались по плитам, сцепившись, и оба безоружные. Ну не лох ли?

Правда, мне опять повезло. Пьер был сильнее, дело шло к тому, что он бы меня задушил, но я поймал момент, перед моим носом оказалась его шея. А у меня было лишь одно острое оружие – зубы.

Либо я, либо меня.

Разум, чтоб не съехать с катушек, отключился, а когда протрезвел, я обнаружил себя на трупе француза, весь в липком, блестящем и красном, горло у трупа разорвано, остекленевшие глаза выпучены, вокруг бордовое озеро. Так вот ты какой, вкус победы. Металлический…

Я пыхтел, выплевывал кусочки мяса, а потом вдруг поднял триумфально руки и – о ужас! – зарычал. Толпа на трибунах от восторга свихнулась, взревела, из когтистых перчаток и зубастых кинжалов вмиг вырос лес.

Было чувство, что поднимут, как рок-звезду, и понесут к их стоматологу-маньяку, вставлять медные челюсти, а то и сразу серебро.

А я в тот момент вспоминал, что уже был в такой ситуации. В первый день в Руинах разделался вот так, как безумный мясник, со стаей рычунов, стоял на коленях, весь в крови, среди остывающего кровавого месива. После того как Борис сказал, что мне никогда не вернуть домой…

– Хочу домой, – промямлил я, свернувшись в углу камеры.

Странная эйфория прошла, ее сменила депрессия. Мне страшно. Боюсь самого себя. Того, в кого эти твари меня превращают. Хочу отсюда исчезнуть, пока не забыл совсем, кто я.

– Все хотят, – вздохнул Борис, сидит рядом, у стены.

– Не уверен… Ты говорил, эти культисты верят, что если обожраться человечиной, Арх откроет портал в наш мир. Только зачем это им? По-моему, они уже дома.

– Руины – рай для маньяков. Можно все, никто не накажет. Такие и впрямь не хотят назад. Что им там делать? За такие выкрутасы сразу мордой в пол, в наручники и на нары. А здесь раздолье. Но начинался культ и правда с желания вернуться. Основал наверняка маньяк, но примыкали к нему вполне нормальные, просто так сильно хотели домой, что готовы были поверить в любой бред, даже в то, что надо жрать людей.

– Но зачем дурацкие обряды, якобы открывающие портал?

– Ну, – Борис пожал плечами, – просто по инерции. Смысл потерялся, а традиция осталась. Как чокаться бокалами. Хотя в культе до сих пор немало тех, кто жрет людей, веря, что так можно вернуться. Новички. Те, кто здесь давно, конечно, просто ловят извращенный кайф от хищничества, от ритуала, опьянения в толпе… А есть те, что кайф ловят, но пока этого не сознают, еще ждут открытия врат.

– Что-то подсказывает, я из последней категории.

– Ну, вряд ли. Голос у тебя совсем не радостный для кайф ловящего.

– Ты же видел меня утром. Еще немного такой жизни, и то ли еще будет… Привыкаю, понимаешь? Человек, скотина, привыкает ко всему. Вон сколько привыкших, в красных плащах… Не хочу привыкать. К такому – не хочу…

– Хорошо бы тебе, Владик, поспать. Сон – лучшее лекарство.

Позволяю теплому киселю утянуть меня на дно. Борис что-то тихо напевает. Пока тону, снова думаю о солнце. Как гуляю по светлому лесу, поют птицы, над головой небо, молочные хлопья облаков… И никакого потолка. Хочу в этот лес. Хочу к маме, к друзьям, к девушке…

Когда проснулся, принесли обед. Жареная взрыба на вертеле. Огромная. И как им удалось вырастить ее до такой акулы? Обычно эти рыбы-камикадзе взрываются мальками. Такое бы на стол Харальду, а не узникам… Ах да, они же на каннибальской диете. А мы и впрямь апнулись, кормят по-царски. Впрочем, обольщаться не надо. Рыба конвертируется в наши мышцы, а те должны попасть на тарелки людоедов.

Депрессняк отпустил. Кружит еще призраком, но за глотку не держит. Борис, обсасывая рыбьи косточки, рассказывает, как однажды около города Хладосвет ловил такую рыбку.

Борис… Что бы я без него делал? Вокруг мир переворачивается, а ему хоть бы что. Непрошибаемый. Почему я как пластилин, мнусь от любого толчка извне?

– Борь, ты же не веришь, что из Руин можно выбраться?

– Нет.

– Неужели не хочешь?

– Хочу. А толку? Из Руин выхода нет.

– Но чтобы утверждать, нужно ЗНАТЬ, что такое Руины. А ты говорил, этого не знает никто. Лишь версии.

– И у меня версия. Не скажу, что верю свято, но в моей личной Вселенной она самая вероятная.

– Расскажи.

– Уверен, что хочешь? У тебя и так… мироздание вверх тормашками.

– Если крушить личную Вселенную, то вдребезги. И за раз. Не хочу проходить снова.

– Что ж…

Усаживается против меня поудобнее. Взрыбу съели, он споласкивает из бутыли пальцы, вытирает о штаны, делаю то же. Он хлебнул воды, пузатая емкость переплывает в ладонь ко мне.