Шёл долго, четверть часа, не меньше, ступни окоченели так, что почти не чувствовал дно, но Эдо не поворачивал, хотя сам не знал, зачем бредёт по холодному мелкому морю, уходит всё дальше от берега – чтобы что?

Наконец опомнился, взял себя в руки, каким-то неописуемым сверхусилием развернулся, пошёл обратно; вопреки ожиданиям, добрался до берега быстро, минуты за три. На самом деле ничего удивительного, всё-таки Зыбкое море есть Зыбкое море, само решает, кому в какую сторону сколько идти или плыть. Но это тоже было приятно, как будто море о нём позаботилось; собственно, не «как будто», а действительно позаботилось, пожалело продрогшего дурака, сперва стало мелким, как лужа, а потом мгновенно вернуло на берег, окатив напоследок брызгами прямо за шиворот, что на его языке наверняка означает: «Ну ты и псих».

Долго потом сидел на песке, растирая окоченевшие ноги, был ужасно собой недоволен, хотя толком не понимал, почему. Потому что сунулся в море и зачем-то куда-то побрёл? Или потому, что остановился и повернул обратно, так и не выяснив, что это было, куда так целеустремлённо шёл? Скорее всего, конечно, поэтому. Никогда не любил сдаваться. Даже глупости надо доводить до конца.

Да ладно тебе, – подумал он голосом Сайруса. – Нет у этой глупости никакого «конца». Никуда тебе не было надо. Это я зашёл в море. Это я промокнуть хотел! А ты зачем-то за мной повторяешь. Хорошо хоть не всё подряд.

Совершенно не удивился, но всё равно конечно был в шоке, одно другому не мешает совсем. Ночью у Тони Куртейна на Маяке лечился наливками от честно заработанной простуды, а от шока – Тониными рассказами про двойника. Точнее, не про самого двойника, а о том, как иногда хочется взять в руки нож и что-нибудь мелко нарезать, потому что двойник в это время рубит салат. И о том, как тот в трансе бродил по далёкому городу, а Тони Куртейн в это время бегал по лестницам и коридорам вперёд-назад, потому что не мог оставаться на месте. И как двойник сидел в своём волшебном кафе-наваждении, где быть счастливым так же естественно, как дышать, окружённый добрыми духами и чудесными зельями, и при этом натурально загибался от лютой тоски, потому что Тони Куртейна скрутило. Ещё и не такое бывает у двойников.

Слушал и выдыхал с облегчением: реально легко отделался. Сайрус мёртвый, но донельзя жизнерадостный, и связь у нас не настолько прочная, не настоящие всё-таки двойники. К тому же, он вечно занят по горло, редко обо мне вспоминает, а как сегодня на море, вообще впервые за всё время устроил; короче, мне ещё крупно с ним повезло.

май 2020 года

Встретила Люси на улице, увидела издалека. Пока гадала, подходить, или лучше не стоит, потому что, – в смятении думала Жанна, – она же не отвечала на сообщения, вот и не надо к ней липнуть, навязываться нельзя, – Люси сама её заметила, обрадовалась, заулыбалась, ускорила шаг, почти побежала навстречу, сказала: «Как здорово!» – и крепко обняла. И тогда Жанна расплакалась, хотя обычно умела сдерживаться, рёвой уж точно никогда не была.

Люси не стала расспрашивать: «Ты чего? Что случилось?» – вообще не сказала ни слова, только утешительно гладила как маленькую по голове, а потом, всё так же обняв, куда-то повела, усадила, – Жанна к тому моменту уже почти успокоилась, но была рада, что не в одно из открывшихся буквально на днях кафе, где сейчас толпы народу, а просто на лавку рядом с детской площадкой, пока совершенно пустой.

– Извини, – наконец сказала она. – Нервы стали совсем ни к чёрту. Все сейчас друг от друга шарахаются, а ты меня обняла, и жизнь сразу снова как будто опять настоящая, как раньше была. Я поэтому разревелась. От хороших и… в общем, от разных чувств.

– Понимаю, – кивнула Люси. И добавила после паузы: – Теоретически понимаю. Наверное. Меня долго в городе не было. Только сегодня вернулась. Что, серьёзно, все друг от друга шарахаются?

Жанна пожала плечами:

– Ну, сейчас-то уже не все. Как кафе и бары открылись, народ расслабился, осмелел. Но раньше все друг друга боялись. Включая моих детей. Совсем спятили со своим супер-гриппом. Орали в два голоса, один по вацапу, вторая из своей комнаты, чтобы сидела дома, не смела гулять. Потому что если я выйду на улицу и дерзко пройдусь по пустынному парку, сразу заболею сама, одновременно заражу всех на свете, и всё человечество немедленно умрёт в страшных муках лично из-за меня. Я отвечала: «Ладно, договорились, пойду погублю наконец этот мир, кто-то должен, пора», – и уходила. А назавтра заново начиналась та же самая ахинея. Вроде мои же дети, не чьи-то. Рядом со мной росли. Всегда были отличные. Страшно ими гордилась, думала, что воспитала классных людей. И вдруг эти классные люди обезумели вместе со всеми, в первых рядах фанатичных борцов за святой карантин. Теперь вроде опомнились, извиняются. Объясняют, что в интернете писали страшные вещи, и они за меня боялись. А я, знаешь, совсем не уверена, что однажды смогу их простить.

– Да ладно тебе, – улыбнулась Люси. – Было бы что прощать. Нормальные у тебя дети, просто как все подростки, страшные дураки. А что слишком доверчивые, так это просто естественное следствие хорошей жизни среди взрослых, которым можно доверять. Ты сама им такую устроила; кто же знал, что гораздо полезней для становления личности орать по любому поводу, драть ремнём за чужие провинности, нести чушь безапелляционным тоном и неумело, бессмысленно врать. Ну может, хоть теперь догадаются, что всем подряд безоглядно верить не стоит. Особенно интернету, правительству и любым новостям.

– Ты права, конечно, – вздохнула Жанна. – Но эмоции есть эмоции, от теоретического понимания они никуда не деваются; надеюсь, перегорят. Мне, знаешь, ужасно обидно, что мои дети оказались обычными. Такими, как большинство их ровесников, да как вообще все вокруг. И мои друзья оказались обычными, и мужчина, в которого ещё зимой была влюблена. А значит, и я сама – совершенно обычная тётка. Всё-таки ближайшее окружение не с потолка берётся. Оно всё о нас говорит.

– Ну здрасьте, – нахмурилась Люси. – Обычная такая нашлась.

– Теперь наверное уже да, – почти беззвучно сказала Жанна. – Как-то всё продолбалось. Я сама же и продолбала. Я у Тони в кафе с ноября не была. С тех пор, как оно начало скакать с места на место. Не попадается мне на глаза.

– Да ладно, – удивилась Люси. – Ты же осенью там бывала! Они уже из двора на Бокшто исчезли тогда.

– Один раз ты сама меня туда привела. А потом, уже в ноябре, Иоганн-Георг на улице встретил, спросил: «Вы чего совсем нас забыли?» – и потащил в ближайший подъезд, который в тот вечер был входом. И всё… Ладно, нет, вру, не всё. На самом деле, один раз мне этот вход показался. В декабре, буквально за пару дней до Нового года я наткнулась на дверь дровяного сарая с белой вывеской в проходном дворе с Пилимо на Всех Святых, причём дверь была слегка приоткрыта, оттуда явственно пахло выпечкой и приправами, доносилась музыка и голоса. Но я тогда была не одна, а с мужчиной, который мне очень нравился. Сперва как дура обрадовалась: вот это повезло, сейчас я его в Тонино кафе приведу! Но мой спутник вывеску в упор не видел. И не слышал никаких голосов. Он вообще не понял, чему я так радуюсь, сарай как сарай. Пришлось сделать вид, будто я пошутила. Ну и дальше пошли.