Люси ничего не сказала, только ещё крепче её обняла.

– Надо было мне, конечно, одной идти к Тони. От такой удачи нельзя отказываться – если уж дверь наконец-то появилась передо мной! Но я, понимаешь, тогда была по уши влюблена. В голове сплошная романтика. Новогодний праздник вдвоём, фейерверки, подарки, шампанское, как год встретишь, так его и проведёшь; дурацкая, кстати, примета, никогда не сбывалась, а я до сих пор зачем-то верю в неё. И вот, – думала я тогда, – предположим, я сейчас скроюсь за невидимой дверью, с его точки зрения, просто залезу в чужой сарай и исчезну. Но потом-то вернусь обратно, и придётся как-то всё объяснять, при условии, что меня вообще согласятся выслушать, а это совсем не факт. В общем, я решила, что не обязана подрываться, как по команде и, чего бы это ни стоило, ломиться в кафе, что эта дверь ещё сто раз мне покажется, зайду повидаться с Тони и остальными, когда буду одна. А что я с тех пор её больше не видела, как ни искала, тебе, думаю, ясно и так.

– Да ясно, конечно, – кивнула Люси. – Сама пару раз когда-то похоже влипала. Не с Тониной дверью, а с другими вещами; неважно сейчас. С тех пор я знаю, что чудеса ревнивы. Очень сердятся, когда мы выбираем не их, а что-то другое, и отворачиваются от нас. К счастью, чудеса вспыльчивы, но отходчивы. Отворачиваются не навсегда. По крайней мере со мной так было. Но думаю, это общее правило. Кто угодно имеет право на любую ошибку, нельзя за это сердиться вечно. Просто сердиться можно, имеют полное право. Но вечно – всё-таки нет, нельзя.

Помолчала, подумала, скривилась, словно от боли, взмахнула рукой, словно бы отметая всё сказанное:

– Нет, не так. Я неправильно объясняю. Глупости говорю. Чудеса не люди, чтобы ревновать. Им вообще нет до нас дела, они просто существуют, и всё. Невидимая подкладка жизни, её тайный смысл. Очень трудно стать человеком, у которого есть постоянный доступ к чудесному. Получить его просто так, ни за что, в подарок, потому что случилось, и всё – да, так можно, если судьба досталась хорошая. Некоторым везёт. С этого обычно всё и начинается. У меня когда-то так было, и у тебя. Но навсегда сохранить связь с чудесным гораздо трудней. Просто хотеть недостаточно, это я точно знаю. Проверено на себе. Надо хотеть чуда больше всего на свете, а не как приятного дополнительного развлечения в свободное время, после настоящих важных, серьёзных дел. Евангельское «Оставь отца своего и мать свою и иди за Мной» – оно же на самом деле об этом. О правильной расстановке приоритетов – чудесное должно быть превыше всего. Только оставлять приходится гораздо больше, чем отца с матерью. Весь знакомый, привычный мир. Но у меня хорошая новость: когда я говорила, что чудеса вспыльчивы, но отходчивы и отворачиваются о нас не навсегда, я на самом деле имела в виду, что рано или поздно нам удаётся правильно расставить приоритеты и по-настоящему, с испепеляющей страстью и неподдельным отчаянием захотеть. Кто однажды прикоснулся к чудесному, уже не сможет без него жить. Просто обычно это не мгновенное изменение, а очень долгий и трудный процесс.

– Я уже прямо сейчас не могу жить без чудесного, – мрачно сказала Жанна. – Ни в чём больше нет смысла, я за эту весну хорошо поняла. И с отчаянием у меня давно всё в порядке, поверь. Но этого оказалось недостаточно. Не возвращаются ко мне чудеса.

– Да просто у нас тут всё медленно делается, – вздохнула Люси. – Стефан – ты же знаешь Стефана? ну, у Тони в кафе точно видела, он там часто сидит – так вот, он говорит, что материя в нашем мире инертная, другой нам тут пока не положено. И всё вокруг, и мы сами, бедняжечки, из неё состоим. Поэтому все изменения происходят настолько медленно, что поначалу кажется, не происходят. Не получится ничего никогда. А потом – бац! – и мы понимаем, что всё уже стало иначе. Утраченное чудесное снова явилось по наши души и теперь уже не отступится, потому что мы – часть его.

Жанна наконец набралась храбрости и спросила:

– А почему ты мне не отвечала на сообщения? Я, знаешь, даже решила, что ты – часть чудесного, поэтому теперь тебя для меня тоже нет. Но ты есть!

– Ты мне в марте писала?

– Да. И в начале апреля. А потом перестала писать.

– Меня с – какого, дай вспомнить – пятнадцатого, что ли, марта в городе не было. Или с семнадцатого? В общем, примерно с тех пор и до сегодняшнего дня. И понимаешь, – Люси нахмурилась, потёрла ладонью лоб, – я была в таком месте, где невозможно проверить почту и мессенджеры. Считай, в дремучем лесу. Хотя в лесах-то у нас как раз интернет вроде ловит… Ай, да неважно. Тебе можно правду сказать. Я решила пока пожить в другой реальности. Давно хотела, но… на самом деле, не очень-то и хотела. Потому что у меня здесь была такая прекрасная жизнь. Город, друзья, мои экскурсии, лекции. Очень я всё это люблю. И вдруг экскурсии запретили, границы закрыли, всё пришлось отменить. Даже занятия со студентами только онлайн. И я психанула: да пошли вы все в задницу. Но, вопреки логике, ушла сама. Правда, не в задницу. Ну, куда смогла, туда и ушла.

Люси рассмеялась, Жанна тоже выдавила улыбку, хотя ей было совсем не до смеха. Спросила:

– Ты всё это время жила в том городе, куда… откуда за тобой иногда приезжает трамвай?

Люси кивнула:

– Вот именно. Всех провела! Сбежала от всемирного карантина на изнанку реальности, в волшебный мир. Ну, то есть это для нас он волшебный. Тамошние жители думают, что они-то как раз нормальные. Обычные люди, обычная жизнь. А вот у нас тут жуткое место, страшная-ужасная Другая Сторона…

– Мне сейчас тоже кажется, что здесь жуткое место, – вздохнула Жанна. – Хотя ещё недавно очень любила этот город и свою здешнюю жизнь. Десять лет назад сюда переехала и сразу как в сказку попала. А потом – в совсем уж настоящую сказку, без «как». Думала, так теперь всегда будет. Но вторую сказку я по собственной дурости не удержала, а первая развалилась сама.

– Ну не совсем развалилась. Город-то точно в порядке, – улыбнулась ей Люси. – Он, слава богу, состоит не только из людей. В том числе, и из них, но не в первую очередь. Город есть город, он отдельное, самостоятельное существо. Огромный, сложный и неизменно прекрасный в любых обстоятельствах – для тех, кто любит его.

– Да, наверное. Просто я за весну насмотрелась на его пустынные улицы. На редких прохожих с дикими от страха глазами, которые, заметив тебя, перебегают через дорогу, словно ты бандит с автоматом. На толпы в супермаркетах, сметающие крупу с туалетной бумагой в таких диких количествах, словно до конца жизни теперь будут жрать кашу и гадить, а потом снова жрать… Извини, я сейчас очень злая. Эти глаза видели кое-что похуже пылающих штурмовых кораблей и Си-лучей близ врат Тангейзера. Цветущие сакуры, обнесённые высоченным забором, чтобы население не смело к ним подходить. Полицейских, сидящих в засаде в парке, чтобы штрафовать людей за отсутствие маски, в которой невозможно нормально дышать. Охранника, который гонит из книжного магазина старушку, потому что старикам теперь никуда заходить нельзя. Были нормальные люди, и вдруг превратились в чудовищ с пустыми глазами; я почему-то уверена, что уже без бессмертной души. Этот город для меня больше не будет прежним. Ну или это я сама не могу снова стать прежней, влюблённой в него и в жизнь. Я бы, знаешь, плюнула и уехала, да некуда уезжать, во всём мире примерно то же самое, а то и гораздо хуже. Нас тут хотя бы не заперли, не запретили отходить от дома больше чем на сто метров, комендантский час не ввели. Наверное, надо быть благодарной судьбе за такое везение. Но я не благодарна. Совсем.