может быть, все ее увидят; настал момент вывернуть сердца наизнанку и показать друг другу, что там припрятано. Голова от таких перспектив идет кругом. Рейчел и Джозеф тут же притихают. Где-то в чаще Енот вжимает голову в плечи, а Дрозд перестает искать себе поживу в грязи. Где-то далеко – глухой раскат грома, пропускающий легкий дребезг через окна. Мужчина, которым Джейкоб стал, ничего не может посоветовать ребенку, каковым он был, – ему разве что хочется стереть это глупое озадаченное выражение с маминого лица. Он устал, его пальцы затекли, в висках стучит пульс от голосов муз – они ведь никогда не смолкают, даже когда брат с сестрой приходят удовлетворить их нужды.

– Да, папа, – слабо отвечает он. – Желтое платье.

Элизабет делает вид, что позирует для невидимой камеры, – вертит задом, подбирает подол платья, принимает разные позы. Ее движения слишком современны. Нет, она точно не одна из дочек старого морехода Тадеуша.

– Ты заходил в мой кабинет, сынок?

– Нет.

– Читал мои рассказы?

– Я перестал их читать, когда ты перестал мне их показывать.

Эти слова, оказывается, все еще способны пробрать папу. Он вздрагивает, как от удара по лицу – признавая тем самым хлестко озвученный факт. Последние пару лет он все чаще прячет свое творчество от сына. Но у него, впрочем, есть на то причины; суровая и опасная правда стоит за этим.

– Я хочу, чтобы ты встал и подошел ко мне, Джейкоб.

– Зачем?

– Айзек, что случилось? – волнуется мама.

– А теперь сделай так, как я попрошу, пожалуйста.

Бет отрицательно помотала головой – тогда.

Бет отрицательно покачала головой сейчас и протянула к нему руки. Черные круги-полумесяцы под ее глазами обрели совершенно нестерпимый, ужасающий оттенок тьмы и болезни, несчастливого рока и загробного мира.

– Ты мне нужен. Я люблю тебя, мой Люцифер.

Но Джейкоб все глядел в собственное прошлое, борясь с десятью годами утраты.

…Рейчел подходит ближе, сжимает пальцами дверцу шкафа и распахивает ее чуть шире, еще на дюйм-другой.

Элизабет съеживается.

– Они сделают мне больно! – визжит она.

– Джейкоб, вставай и иди сюда! – кричит его отец – с той же мощью, с каковой еще недавно прогонял его из кабинета.

Комната наполняется поистине зверскими звуками. Джейкоб хрюкает, мама квакает, как жаба, папа рычит, Рейчел издает удовлетворенный, протяжный стон, и только Джозеф не показывает свое животное начало, не шипя по-змеиному и не клекоча, как орлан. Но он – такая же потерянная зверушка, как и они все, дичь под когтями лесного хищника, мелкий зверек, раздавленный автомобилем. Может быть, секунда за секундой, они все осознают, что ждет их дальше – и что вскоре будет катиться по полу.

Может быть, прежде чем это случится снова, Джейкоб-Старший сможет вмешаться.

В глубине шкафа Джейкоб-Младший стоит рядом с Бет. Обвив руками его шею, она висит на нем диковинным паразитом. Когти Бет-Умирающей проносятся со свистом мимо лица Джейкоба-Старшего – за пряжку ремня она оттаскивает его от разворачивающейся панорамы прошлого, разрывает на нем рубашку и кусает в грудь. Чернильная тьма кругом липнет к кровоточащей ране, с краев которой Бет слизывает алый нектар, этаким холодным компрессом.

– Не мешай, черт бы тебя побрал, – бросает Старший. Чахоточный лик Умирающей сдал еще сильнее в последнее время; с него уже сползает, шелушась, кожа.

– Любовь моя, – говорит она.

– Сынок!.. – с тоской рычит папа, отпихивая маму, которая просто стоит с открытым ртом, разведя руки. Он делает еще один шаг, но Джозеф все еще сидит в инвалидном кресле, зажатом между столом и кроватью, и через него никак не перемахнуть. Можно пройти по другой стороне, но Айзек Омут, похоже, напуган – при атаке темных сил та сторона спальни наиболее опасна. Он запрыгивает на кровать, делает два неловких шага и, опираясь маме на плечо, соскакивает по ту сторону преграды.

И во все глаза смотрит на Бет.

– Бог мой, – бормочет он. – Так это правда. Все – правда.

Рейчел со всей дури дергает дверцу шкафа, и та ударяется о подлокотник кресла Джозефа полированной ручкой.

– Она прекрасна, Третий, – с придыханием говорит Рейчел, вся трепеща, и мамины глаза расширяются больше, чем должны, ее брови почти сливаются с линией роста волос – что-то такое произойдет на глазах Кэти с ее призраком десять лет спустя. У брата – гордое, но кислое лицо, как будто он думает: эх, мальчишка, прятал заначку и не делился все это время – понятно теперь, почему ты не нуждался ни в одной из муз!

Джозеф смотрит на Бет, торчащую из-за плеча Джейкоба, и хочет отнять ее.

– Что правда? – спрашивает Джейкоб у папы, зная, что в доме все – ложь, и еще как минимум десять лет ситуация не изменится.

Ошеломленный, переводя взгляд с сына на Бет и обратно, так и не увидев другого Джейкоба далеко в темноте, Айзек Омут говорит:

– Что ты у меня крадешь.

– Папа. – Джейкоб чуть не плачет. Слова режут по живому, как ножи. – Я никогда у тебя ничего не крал. Я ведь даже в кабинет твой не захожу. – Уже изгнанный из остального мира, запертый, как зверь, на острове, он был близок к тому, чтобы потерять и ту слабую связь, какую имел с семьей. Он наблюдает за лицами родственников – и может так ясно читать их души; в омуте их эмоций есть место удовольствию, он уверен. Все ли его муки для них – услада?

Не успевая за событиями, мама тараторит:

– Айзек, кто эта девочка? Как она сюда попала? Кто-нибудь, скажите мне, что тут у вас происходит! Рейчел!..

Все игнорируют ее. Джозеф тянет Рейчел за руку, освобождая себе дорогу. Зависть и удивление столь очевидно просвечивают в изгибе его губ. Он хочет понять, как Джейкоб справился без него и Рейчел, как получилось, что одной его нужды оказалось достаточно. Взгляд Рейчел тоже понятен – она наконец-то признает, что Джейкоб никогда в них вообще не нуждался, да и им от него, по сухому остатку, нужна была лишь кровь, на зов которой ответила рыба в пруду.

Брат и сестра тянут руки к Элизабет, желая дотронуться до нее.

Вскрикивая, она разжимает свою хватку на Джейкобе – и забивается во мрак, будто в надежде укрыться за своей хворающей версией и Джейкобом-Старшим.

– Ты обещал… – шепчет она, и это поражает Джейкоба-Младшего еще сильнее. Глядя в лицо отцу, без флера грез о человеке, способном одной лишь силой водящей по клавишам руки заставить уйму людей поверить в несбыточное, он только и может спросить:

– Почему ты так жесток со мной,