Этого мне больше не вынести. Мало того, что я живу в чужой стране один, без матери моей Тары, – я понимаю, что ее мне не отыскать, и это невыносимо. Я до сих пор ищу ее. На мне лежала ответственность за ее жизнь. Как я мог? Я не могу…

И ничего больше. Папины последние адресованные мне слова. Я еще раз перечитала записку. Точки после последнего слова он не поставил, а буква в конце была кривой и какой-то маленькой, как будто предложение на этом оборвалось. О ком же он говорил? «Ищу ее»? Кого? Может, он тронулся рассудком? Мне давным-давно следовало сводить его к психиатру, еще когда я лишь заподозрила у него депрессию. Надо было настоять! Я разрыдалась.

Нам кажется, будто у нас есть все, – и в следующую секунду это все исчезает. Последние обряды завершились, папино тело кремировали, его друзья подходили ко мне и в знак утешения гладили по спине. На их лицах не было обычной жизнерадостности, лишь мрачная строгость. Брайан стоял сзади и отвечал на телефонные звонки. Папино тело положили в реторту, дверь закрылась, и он остался один в раскаленной печи. Это был современный крематорий, непохожий на те, к которым мы привыкли в Индии и который наверняка выбрал бы папа. Такие воспоминания – короткие и отрывистые, всегда сопровождаемые мучительной болью.

Однажды, разбирая ящики папиного стола, я наткнулась на стопку документов. Из гостиной доносился голос Элизы – она разговаривала по телефону с Питом и наводила порядок. Помню, как ящик со скрипом открылся и я увидела груды банковских выписок, счетов за телефонные разговоры с Бомбеем за последние десять лет. В выписках было указано бомбейское сыскное агентство. Не зная, что и думать, я просмотрела остальные документы, присланные по факсу из этого сыскного агентства. «Поиски Мукты», – было указано в теме.

Я вновь и вновь перечитывала эти слова. Нет, тут определенно какая-то ошибка. Я села на кровать, переводя взгляд с окна на листок бумаги в руках.

– Тара, куда это положить? – крикнула из-за стены Элиза.

Она повторила вопрос еще раз, позвала меня, а затем вошла в комнату.

– Вот ты где. Ты что, не слышишь? – удивилась она. – Куда вот это положить?

Но я не отвечала и только молча смотрела в окно.

– Что с тобой? – Она подошла ближе, уселась рядом и взяла у меня из рук листок.

– Мукта… Это же та девочка, верно? Это ее фотографию ты носишь в бумажнике.

Я кивнула, а на глазах у меня выступили слезы.

– Этого не может быть. Они ошиблись. Это неправда. Она же умерла, да? – спросила я.

Элиза подняла голову и изумленно посмотрела на меня:

– Солнышко, я не знаю.

Все это время папа многое от меня скрывал. А я-то с самого начала полагала, будто это у меня есть от него секреты. Так вот кого папа искал. В похищении Мукты он считал виноватым себя. Только зачем он мне лгал? Зачем сказал, что она умерла? Забрав у Элизы бумаги, я отыскала номер телефона сыскного агентства и позвонила. В трубке послышались гудки, но никто не ответил.

Раздумывала я недолго. Связавшись с риелтором, выставила папину квартиру на продажу и составила доверенность на имя Элизы. Я продала папину машину и перевела вырученные деньги и все, что папа оставил мне, на новый счет в индийском банке. Сумма получилась внушительная, поэтому даже если в Индии я буду сидеть без работы, хватит на много лет.

– Ты совсем спятила! Искать девочку, которая пропала одиннадцать лет назад! – Элиза умоляла меня отказаться от затеи. – И где ты там будешь жить?

– Папа же не продал нашу старую бомбейскую квартиру. Я все эти годы не могла понять почему. Так что есть где жить.

– Но ты… Ты же вернешься?

– Не знаю, – пожала я плечами, – может, если найду Мукту… Я не знаю.

Мы обнялись. Я твердо решила возвратиться в Бомбей – туда, где все началось. Мне хотелось думать, что я еду в Бомбей, чтобы выяснить, зачем папа мне лгал, – зачем разыскивал Мукту, хотя мне сказал, что она умерла. На самом же деле причина была совсем в другом. Я чересчур долго жила с бременем вины.

– Мне нужно развеять папин прах над Гангом – это священная река. Так предписывают индуистские ритуалы, – сказала я Брайану.

– И сколько времени это все займет?

– Пару месяцев, – с напускной уверенностью ответила я, надеясь, что никогда не вернусь к тому сумбуру, в который превратились наши отношения.

Я собрала вещи, упаковала урну с прахом и положила обручальное кольцо в ящик прикроватной тумбочки. У меня не хватило смелости сказать Брайану, что мы расходимся, что разошлись уже давно. В его глазах я увидела бы печаль, и вина в том была бы только моя, это ведь я разрушила наши отношения – так же, как много лет назад разрушила жизнь Мукты. Поэтому, добравшись до аэропорта, я отправила ему электронное письмо, в котором написала, что дело не в нем, а во мне.

1994–1996

Меня держали в комнатушке без окон, такой крохотной, что, вытянув руки, я могла коснуться противоположной стены. Узенькая койка едва умещалась. Моей единственной собеседницей была сиротливо свисавшая с потолка лампочка. С нею я разговаривала, к ней обращала мои жалобы, и лишь это удерживало меня от безумия. Я говорила – все равно, с кем или с чем, и мне становилось легче. Чаще всего я просто сидела на койке и надеялась, что Тара и ее папа меня отыщут. Кроме них меня некому было искать, и лишь они способны были придумать, как мне отсюда выбраться. Спустя некоторое время я даже приходящих мужчин стала встречать с радостью – за эту радость я чувствовала себя виноватой, но не могла не ликовать, видя человеческое лицо.

Иногда я прижималась ухом к стене, вслушиваясь в звуки снаружи. Иначе понять, утро сейчас или вечер, не получалось, а если хорошенько прислушаться, я понимала, когда наступает утро: женщины стирали белье и перебрасывались шутками, а рядом визжали дети. Значит, так женщины коротали день в ожидании вечера и клиентов. Если же из-за стены доносились похмельное бормотание и громкая музыка из болливудских фильмов, я знала, что наступил вечер и совсем скоро дверь откроется и на пороге моей комнаты появится мужчина.

Однажды я кружила по своей клетушке, водя пальцами по трещинам в стенах, как вдруг кусочек штукатурки отвалился и упал мне на ладонь. И я представила, что рисую на стене. Подумала, что нарисую попугаев, голубей, орлов – и они расправят крылья и полетят по стене. Но сильнее всего мне хотелось записать неуклюжее стихотворение, которое я сочинила для Тары.

Когда я прочитала это стихотворение Таре, та рассмеялась. «Глупенькая, ну разве это стихи!» – сказала она. Но эти строчки сложило мое сердце. Мне хотелось исписать ими стены вокруг, вывести буквы пожирнее, чтобы все поняли: меня не сломать. Но я до того боялась, что лишь забилась в угол и смотрела, как со стен осыпается штукатурка. Так проходили дни, и только вентилятор на потолке гудел, напоминая мне о существовании мира.