По мере того как мы приближались к площади, дома становились все добротнее. Теперь они были из бетона, с крышами из шифера. В маленьких двориках топтался скот и громоздились велосипеды. Здесь, по словам Чандру, жили ткачи, кузнецы, плотники и цирюльники. Чем выше каста, тем лучше дом – так сказал Чандру. Вот показались новые дома, огромные, крытые черепицей, а некоторые даже с садом. Стояли они по другую сторону площади. Когда мы въехали на площадь, в глаза мне бросился гигантский баньян, тот самый, о котором рассказывала ааи. Я попросила Чандру ненадолго остановиться. Здесь ааи впервые увидела папу. Подняв голову, я посмотрела на проглядывающее из-за ветвей солнце и представила, как, подобно многим моим друзьям, приезжала бы сюда летом на каникулы, к бабушке с дедушкой. Чуть поодаль шумел базар, на прилавках громоздились овощи, радуя глаз мозаикой красок, – морковь, помидоры, баклажаны, картошка, лук. Ряд, где сидели торговцы фруктами, пестрел всеми оттенками красного, оранжевого и желтого, а вокруг кружили мухи. Как мне недоставало всего этого в детстве!

Здесь родилась Мукта, и здесь она жила ребенком. Почему она никогда не рассказывала мне о деревне, где прошло ее детство? Мы проехали мимо группы детей – сидя под деревом, те повторяли вслед за учителем алфавит. Неужели это та самая школа, куда, по словам Мукты, ей не разрешали ходить?

– Вы уж простите, – прервал ход моих мыслей Чандру, – но у нас тут в деревне раньше девушка жила, очень на вас похожая. Ее звали Каруна… Но она много лет назад сбежала с сыном заминдара.

– Это моя мать.

Он изумленно посмотрел на меня, рука с кнутом зависла в воздухе, и лошади замедлили ход.

– Так вы, значит, дочка Ашок-сагиба? Это поэтому вы будете жить в доме заминдара? Малкин[56] – ваша бабушка?

– Да.

– Малкин будет счастлива вас увидеть! – От восхищения он с силой хлестнул лошадей, и те побежали быстрее.

Может, времена изменились, или ааи просто ошибалась. Возможно, местные относились к бегству девушек и межкастовым бракам вовсе не так серьезно, как ей представлялось.

– Ааи говорила, что если она или я приедем сюда, то нас убьют – просто за то, что они с папой поженились, – сказала я Чандру.

– Да, здесь такое бывало. Если кто-то вступает в брак с человеком из другой касты, его запросто могут убить. Но про историю с вашими родителями деревенские уже давно забыли. Впрочем, вы на всякий случай никому об этом не говорите. Тут не все одинаково любят малкин, ну вы сами понимаете. И надолго вам здесь тоже лучше не задерживаться.

Я вздохнула. Времена изменились вовсе не так сильно, как мне хотелось бы думать, но я все равно рада была приехать сюда, пусть и ненадолго.

Чандру остановился возле ворот большой усадьбы. Окружавшая ее кирпичная стена казалась бесконечной. Самого дома отсюда было не разглядеть, из-за ограды виднелась лишь его крыша. Я вылезла из повозки и остановилась, не зная, как правильно будет поступить и что сказать бабушке, которой я никогда прежде не видела. Мне вдруг ужасно захотелось познакомиться с ней и понять, зачем папа лгал мне.

– Вы подождите, я слугу вызову. – Чандру постучал в дверь, но ответа не последовало. – Наверное, малкин вместе со слугой ушла на рынок, – предположил Чандру, – потому что обычно слуга очень быстро открывает. Ну, значит, они скоро вернутся.

Я уселась неподалеку под баньяном. Вскоре к воротам подъехала машина. Дверца открылась, вышла женщина – вот только лица за дверцей машины я не разглядела. Ее тонкие седые волосы были собраны в большой узел на затылке. С другой стороны вышел слуга. Вытащив из машины сумки с овощами, он зашагал следом за женщиной. Та дала водителю какое-то поручение, машина уехала, а женщина достала ключ и отперла ворота.

Сейчас мне удалось ее рассмотреть. Лицо напоминало папино, и глаза были совсем как у него, добрыми и приветливыми.

– Это… – Чандру махнул мне, и я шагнула к ним, – это Тара, дочка Ашок-сагиба.

Солнце светило ей прямо в глаза, и она прищурилась. Я приблизилась. Брови женщины поползли вверх, и лоб прорезали глубокие морщины.

– Здравствуйте… Я… Я Тара, – от волнения желудок у меня сжало. Я перехватила чемодан в другую руку. На секунду мы замерли, словно приросли к тому месту, где стояли, не зная, что сказать друг другу.

А потом она ласково улыбнулась:

– Да-да. Я знаю. Просто… Я и не надеялась уже, что увижу тебя. – Она распахнула объятия, на глаза навернулись слезы. Чемоданчик упал на землю, и я бросилась бабушке на шею.

– Твой папа… Он присылал мне твои фотографии. На первых ты совсем кроха. Я так радовалась его письмам, ведь в них лежали твои снимки. С каждым годом ты очень менялась, тебя было почти не узнать, но ты росла так далеко от меня, в другом городе. – Она всхлипнула. – Ну ничего. Нам ведь нужно столько всего рассказать друг другу, верно? Проходи же. Можешь называть меня аджи[57]. Сколько же я ждала, чтобы услышать это слово! – Она крепче обняла меня за плечи.

Встреча с бабушкой выбила меня из колеи, будто сон наконец превратился в явь. Она проводила меня в дом. То есть в усадьбу. Просторный внутренний двор мог сравниться по площади с нашим жилым комплексом в Бомбее. За садом тщательно ухаживали, и повсюду цвели розы – белые, красные и желтые. В центре росло фиговое дерево. Здесь прошло папино детство. Несмотря на все его рассказы, я не думала, что дом такой огромный. Я вдруг почувствовала себя обманутой. Папа украл у меня часть детства.

– Проходи же, пойдем в гостиную! – позвала аджи.

Слуга принес чай и поставил чашки на столик. Аджи похлопала его по плечу, и слуга сложил руки в приветствии.

– Это Шиям. Он у меня работает с тех самых пор, как умер его отец. Тот был преданным слугой и велел Шияму заботиться обо мне, когда я состарюсь. Сейчас слуг у нас намного меньше, чем в прежние времена. Дела у твоего дедушки долгое время шли не лучшим образом, а система заминдари переживала крах. У меня есть еще двое сыновей, но они тоже разъехались – нрав у твоего дедушки был непростой. Твой папа – мой первенец, и он никогда не забывал обо мне. Каждый месяц присылал мне по письму. Но потом – прошло уже много месяцев – письма приходить перестали. С ним что-то случилось, да? – Она тревожно вглядывалась в мое лицо.

– Папа… он умер.

Она опустила голову, стараясь подавить слезы, а затем кивнула и с силой потерла колени.

– Знаешь, для матери страшнее всего неведение – когда не знаешь, жив твой ребенок или нет. От чего он умер?

– Он… Наложил на себя руки… Повесился.

Она отвела глаза, уже не в силах сдержать слезы, но тут же смахнула их.

– Да, этого следовало ожидать. После всего, что случилось… Он невыносимо страдал. Я… всегда знала, что это произойдет… – Ее голос сорвался, и она выбежала из комнаты.