ответ вышли в суд с требованием о выселении мужика из незаконно занимаемой квартиры, потому что незадолго до этого он вышел на пенсию. И все: уже возбудились судебные приставы, семья бросилась ко мне. Я попробовал уговорить, чтобы дали еще пожить, пока они не найдут куда съехать. Ходатайство написал. Руководитель схватился за голову: что же, говорит, они натворили?! Ведь не пойди они в суд, жили бы себе и жили, никто бы их не трогал.

И еще одна похожая история. Парень работал при администрации. Получил служебное жилье восемнадцать метров в две тысячи восьмом году. Двое детей, двенадцати и пяти лет. В две тысячи тринадцатом году организацию упразднили, и он вынужден был уволиться. Через несколько лет его нашел юрист, бывший сотрудник МУГИСО. И подсказал, что если обратиться в суд, то можно комнату оформить в собственность. Мужик обрадовался, заплатил ему триста тысяч. Тот вышел в суд против администрации города и проиграл. Извинился, конечно, перед мужиком. «Прости, – говорит, – так получилось. Кто бы мог подумать!» Но деньги не вернул. И вот мужика со всей семьей выселяют, и мне надо что-то изобрести, чтобы он с детьми не остался на улице.

30.03.2018

В конце две тысячи пятнадцатого под Новый год нам позвонил мужик из поселка Серебрянка под Нижним Тагилом и говорит: «Под Севастополем в поселке Инкерман в разваленном садовом домике погибает от холода и голода хороший человек – пожилая учительница Людмила Ивановна». Ближний свет! Позвонили в Севастополь в администрацию, нашли всех, кого можно. Договорились с главой администрации, что ей закинут дров и посмотрят, чем еще там можно помочь. Через некоторое время опять связались с Инкерманом – с соцслужбой, с полицией, со школой, в которой она работала, с бывшими учениками. Постепенно стали известны подробности.

Людмиле Ивановне семьдесят семь лет. Когда-то они с подругой приехали по распределению из Свердловска в Крым, и была у них одна квартира на двоих. Когда обе стали старые и невмоготу уже было оплачивать коммуналку, они эту квартиру продали. Подруга уехала в интернат для инвалидов. А Людмиле Ивановне присоветовали купить садовый домик. Что она и сделала. Но домик оказался развалюхой. И в первую же зиму она стала замерзать. Тогда соседи по саду предложили ей продать домик и землю им, а взамен обещались ухаживать за ней до самой смерти. Деваться ей было некуда, и она согласилась.

Хватило их на два месяца. Она было попыталась им напомнить, но они стали ее стыдить: типа ну сколько можно жить, нам же строиться нужно. И у нее началась совсем голодная жизнь, да еще и холода. А возле нее еще жили две кошки и три собаки. Спать приходили к ней, так и согревались. Потом ее положили в больницу. Сердце, истощение и ходить не может. Пока она была в больнице, кто-то убил всех кошек и собак и разгромил дом. Подозреваю, что все те же соседи. Так что ей теперь и возвращаться некуда. И что в сухом остатке: простая русская учительница, семьдесят семь лет, честно проработав всю жизнь в школе и ничего не заработав, погибает от голода, холода и людской несправедливости.

06.04.2018

А потом пришел замечательный поэт Евгений Касимов. И говорит:

– Приходи ко мне в гости на Пасху щуку фаршированную есть!

Я ему:

– Женька, ты что! Добрые-то люди куличи на Пасху пекут. Ты, похоже, все перепутал!

Он отвечает:

– А я и вправду перепутал. Мне Ленка написала записку: купить муку, три килограмма. А я прочитал: «Купить щуку, 3 кг». И с трудом – весь город обежал! – но нашел ведь ровно на три килограмма! Приношу домой. Она спрашивает: «Купил муку?» Я ей в ответ: «Какую муку?» И показываю ей щуку. Она мне: «Да и то. И давай!» Так что приходи на Пасху, у нас будет фаршированная щука.

13.04.2018

Юле было двенадцать лет. Она украла жвачку в киоске. Ее поймали, родителей оштрафовали, а Юлю поставили на учет в детскую комнату милиции. Потом она исправилась. Хорошо училась, окончила институт, устроилась на работу, хорошо себя зарекомендовала и пошла на повышение. Но вмешалась служба безопасности, и повышение зарубили. Выяснилось, что она привлекалась и до сих пор состоит на учете.

Ей было очень обидно. Мало того что карьера не сложилась, еще и все об этом узнали. А ведь десять лет уже прошло. Она мне говорит:

– Ну посмотрите, какая несправедливость. Я понимаю, что это самое начало моей жизни, и такой позор, я даже не знаю, как дальше жить. Такой стыд, такая неудача, и в самом начале.

Я отвечаю:

– Давай я тебе историю расскажу.

В сорок втором году на Южном фронте было очень тяжело, прибыло пополнение. И в первом же бою один восемнадцатилетний вдруг бросил оружие, заткнул уши и побежал куда глаза глядят. Его еле поймали, и военный трибунал приговорил его к расстрелу. Его должны были расстрелять перед строем, но обстановка была очень тревожная, поэтому его вывели несколько человек – прокурор, начальник дивизионного СМЕРШа, представитель военного трибунала дивизии и врач. Поставили на краю воронки, выстрелили в него несколько раз, и, когда он упал, врач зафиксировал смерть. Его столкнули в воронку и сапогами нагребли земли. Как-то закидали и ушли. Через некоторое время солдатик ожил, сумел откопаться и пополз в расположение части. На пути его оказалась землянка прокурора, он туда скатился. Представляете, сидит такой прокурор и с чувством выполненного долга кушает тушенку, и вдруг на пороге возникает окровавленный покойник, которого он только что едва ли не собственными руками расстрелял и собственными ногами похоронил! Вой, конечно, крики, набежали все. Солдатика давай перевязывать. Все-таки ребенок совсем, восемнадцать лет. Что делать, никто не знает, а добить никто не берется. Доложили председателю трибунала фронта Матулевичу. Тот распорядился: «Ввиду исключительности обстоятельств заменить расстрел сроком заключения, а всех исполнителей расстрела ввиду нарушений приказа и преступной халатности разжаловать и направить в штрафной батальон». Что и было исполнено. Никого из них не осталось в живых, потому что разжалованные штабные, как правило, погибали в первом же бою. А бойца, когда немножко подштопали и подлечили в госпитале, в связи с нецелесообразностью и, видимо, невозможностью отправления в тыл, также определили в штрафбат и отправили на передовую, где он принимал участие в самых жестоких боях, был ранен, выжил, вернулся в строй и дошел до Берлина. У него была медаль «За отвагу», «За боевые заслуги» и орден Красного Знамени. К концу войны у него