— Боже мой, Кампан, где же король? Я хочу к королю! Мое место возле него! Где король? — воскликнула Мария-Антуанетта.

— Я здесь, Мария! — ответил, входя, король. — Я торопился спасти наши сокровища! — И с этими словами он положил на простертые к нему руки королевы еще не проснувшегося дофина, потом подвел к ней маленькую принцессу, которую привела ее гувернантка, и спокойно прибавил: — А теперь, когда мои драгоценнейшие сокровища здесь, я пойду взглянуть, что там происходит.

— Там мятеж, измена, убийства! — воскликнула королева, удерживая его. — Пусть приходят сюда и убьют нас, но зачем же идти навстречу гибели?

— Хорошо, останемся здесь, — согласился Людовик. — Принесите мой шоколад! — приказал он своему камердинеру. — Я пока позавтракаю, потому что проголодался.

— Как?! Вы хотите теперь завтракать? — в ужасе спросила королева.

— Почему же нет? Подкрепив тело, мы яснее видим и понимаем события. Вы также, Мария, должны бы позавтракать: бог знает, будет ли потом у нас время для этого!

Король занялся поданным ему шоколадом, а королева отвернулась, и слезы горя и гнева выступили на ее глазах.

— Мама, — сказал дофин, лежавший на ее руках, — я тоже хочу завтракать, где мой шоколад? Я хочу шоколада!

Королева принудила себя улыбнуться и, посадив ребенка на колени к отцу, сказала:

— Пусть король поучит своего сына, как завтракают в то время, когда руки изменников выбивают двери в королевском дворце! Пойдемте, Кампан, помогите мне одеться; я должна приготовиться дать революции аудиенцию!

Пока королева одевалась, а король завтракал со своим сыном, кабинет понемногу наполнился министрами, депутатами из дворян, спешившими исполнить свой долг и разделить с королевской четой минуты опасности. Каждый рассказывал об ужасах, которые ему пришлось увидеть.

Сен-При видел в швейцарском зале тело Варикура, покрытое ранами, Варикур вскоре умер на его глазах. Лианкур видел, как какой-то великан со всклокоченной бородой отрубил мясным ножом голову верному швейцарцу. Де Варенн видел другого швейцарского офицера, барона Дехют, защищавшего решетку и убитого мятежниками. Маркиз Круасси сообщил о подвиге еще одного швейцарца, Миомандра де Сен-Мари, защищавшего двери, соединяющие покои королевской четы, пока сам маркиз задвигал засовы и баррикадировал коридор.

И, пока кабинет все более наполнялся и рассказ следовал за рассказом, король спокойно продолжал завтракать. Королева подошла к нему и дрожащим голосом стала умолять его принять какое-нибудь решение, высказаться и поступить, как подобает королю.

Людовик пожал плечами и поставил на поднос чашку, которую только что поднес к губам. Мария-Антуанетта немедленно подозвала камердинера.

— Унесите поднос, — сказала она, — король кончил… А теперь, государь, — тихо прошептала она, — выкажите же себя королем!

— Дорогая моя, — спокойно возразил Людовик, — очень трудно быть королем, когда народ не признает в нас короля. Скажите, пожалуйста, что может сделать король, чтобы заставить замолчать тех, что вопят на дворе?

— Государь, выкажите свою власть, приказывайте, объявите, что вы отомстите за преступления сегодняшней ночи! Защищайте с мечом в руках трон своих предков и своего сына и вы увидите, что мятежники рассеются, а нерешительные люди, которые окружают вас, воодушевившись вашим примером, будут геройски защищать вас. О государь, преодолейте хоть теперь свою кротость и будьте строги и решительны!

— Но, скажите же, что я должен делать? — со вздохом спросил король.

Королева нагнулась к самому его уху:

— Пошлите эстафеты в Венсенн и другие пункты и прикажите прийти сюда войскам. Собрав армию, примите над нею начальство и идите на Париж, открыто объявив мятежникам войну. Вы войдете в столицу победителем. Только без уступок! Прикажите же, государь! Скажите мне, что вы этого хотите, и я тотчас пошлю преданного человека в Венсенн.

И взоры королевы невольно остановились на лице Тулана, который, стоя в дверях кабинета, не отрываясь смотрел на нее. Встретив ее взгляд, он проложил себе дорогу через толпу придворных и подошел к ней.

— Вашему величеству угодно что-нибудь приказать мне? — спросил он.

Королева с боязливым ожиданием смотрела на мужа, но он промолчал и стал ласкать дофина, чтобы избавиться от необходимости ответить.

— Вашему величеству ничего не угодно приказать мне? — повторил Тулан.

— Нет, — ответила королева, не скрывая от него слез, — мне нечего приказывать, я должна только повиноваться.

В эту минуту вошел Лафайетт.

Королева быстро пошла ему навстречу и воскликнула:

— Вот каков покой, вот какова безопасность, за которую вы ручались своим словом! Послушайте эти крики; взгляните, мы точно осажденные!

— Ваше величество, я сам был введен в заблуждение, — возразил Лафайетт, — мне так клялись последовать моим просьбам и уговорам, что я полагал…

— Кого вы подразумеваете под словом «клялись, обещали»? — прервала королева. — О ком отзываетесь вы с таким уважением?

— Я говорю о народе, который обещал мне успокоиться и не нарушать сна их величеств.

— Но вы говорите не о народе, а о мятежниках, — сверкая глазами, возразила королева, — об изменниках, которые силою ворвались во дворец своего короля, об убийцах, лишивших жизни наших верных слуг. С такими преступниками вы вступаете в переговоры вместо того, чтобы разогнать их с оружием в руках!

— Ваше величество, — бледнея, ответил Лафайетт, — если бы я сделал это, ваше величество уже и здесь не нашли бы себе убежища, потому что народному гневу невозможно противостоять.

— Сейчас видно, что вы прошли в Америке через революционную школу, — с гневной насмешкой сказала королева. — Вы говорите о народе с таким почтением, точно народ — также царствующая власть, пред которой следует преклоняться!

— В конце концов он прав, — сказал король, протягивая руки обоим спорящим. — Слышите рев этого льва?