Леата ушла, а я сказала:

– Давай-ка в самом деле спать укладываться.

Медда молча кивнула.

Нам с нею постелили в одной комнате, мне – на кровати, ей – на широкой лавке. По размерам, конечно, лавка подошла бы мне больше, но предлагать поменяться я не стала. Во-первых, Медда не согласилась бы, а то и оскорбилась, а во-вторых… Во-вторых, я не думала, что лавка окажется мягче этой кровати!

Я долго лежала без сна: было душновато, а окошко не выставишь, с моря тянуло холодом, этак вмиг выстудишь комнату… Да еще и мысли не давали покоя: завтрашним вечером баркас должен был подобрать нас за отмелью и переправить на «Ястреб». А потом… Что будет потом, я даже представить не могла. Мне только грезилось: я стою напротив Рикардо с верным топориком в руке и уже замахиваюсь, чтобы раскроить ему череп, но Аделин бросается под удар, заслоняя мужа, я отдергиваю руку… и что-то горячее входит в спину напротив сердца…

– Что такое, госпожа? – услышала я шепот Медды, и кровать жалобно скрипнула, когда мельничиха взгромоздилась на нее, бесцеремонно сгребла меня в охапку и принялась укачивать, как малого ребенка. – Дурной сон привиделся? Опять тот, прежний, приходил?

– Нет, – покачала я головой. – С ним дурных снов не бывает. А это так… Рикардо. Снилось, что я готова уже его убить, но сестра кинулась под топор. Я промешкала, а кто-то… – Тут я помолчала и добавила: – Кто-то убил меня.

– Это все от тревоги, госпожа, от тревоги и духоты, – заявила Медда и встала. – Ну-ка, укутайся как следует… Батюшка мой, гладкой ему дороги, всегда говаривал, что, если в доме душно, в голове мутится. Сквозняков не надобно, но вздохнуть тоже нужно. Наш-то дом с умом выстроен, хоть как печку топи, не угоришь! А тут, в тесноте, да после того, как несколько дней в лесу ночевали… – продолжала она. – Там хоть и гарью несет, а все посвежее будет! И Рыжий говорил, мол, хозяйка вольный воздух любит, окна настежь распахивает…

Холодный влажный ветерок коснулся моего лица, и я невольно вздрогнула. Однако дышать стало легче, а еще Медда устроилась рядом, накинув сверху свое одеяло, и завела какую-то заунывную колыбельную без слов.

Под это мерное гудение я и уснула, и проснулась поутру хоть и не в самом лучшем расположении духа, но хоть не с больной головой.

Медды рядом уже не было, но она вскоре появилась, принесла мне завтрак и доложила, что Леата готова взяться за наше обучение, но только она не в духе, потому как Рыжего, хоть ты тресни, никакая краска не берет!

– Я не нарочно, клянусь! – услышала я, когда вышла за порог размяться и подышать свежим воздухом. – Ты же сама все сделала, ведь не могла ошибиться?

– Не могла! – вторила Рыжему Леата. – Но только ты должен быть чернее ворона, а стал… стал…

– Бурым, – заключил он. – Давай еще разок, может, поверх лучше покрасится?

– Сам теперь, – буркнула она. – Мне нужно идти к госпоже, там забот на целый день, а ты и так справишься, не безрукий!

– Иди, иди…

Рыжий встряхнул гривой, еще вчера огненной, а теперь и в самом деле какой-то неопределенно-бурой. На каштановый этот цвет не тянул, увы, и до черного ему было как до Шонгори пешком, причем по дну морскому…

Он увидел меня и махнул рукой. Я кивнула и вернулась в дом: Леата уже ждала на пороге, нагруженная ворохом тряпья.

– Идем, госпожа, – зачастила она. – Сейчас я все расскажу, покажу и дам самим попробовать… Начнем с Медды. Раз она твоя хан-хадэ, то одеваться ей надо дорого, нарядно, но так, чтобы видно было: она просто невольница. Она может надеть покрывало ярче твоего… а ты будешь в черном или темно-синем, госпожа. Словом, украшения ей положены самые простые…

– А мне – наоборот? – с интересом спросила я и забралась на кровать с ногами, чтобы не мешать – места тут было немного. – Покрывало простое, но побрякушки ценой в корабль?

– Именно так! – воздела толстенький пальчик Леата. – Да не абы какие, позолоченными погремушками и продажная девица обвеситься может, а… мм-м… настоящими! Ну да этого добра у Рыжего хватает…

– А не признает кто-нибудь украшения?

– Кто? Шонгори при дворе сейчас нет, Рыжий проверил, – словоохотливо ответила она, – иначе бы не сунулся, они чужака вмиг опознают. Не любят они почему-то нынешнего короля, вот напасть… А уж где и как те драгоценности добыты, кто же скажет?

– Ты, вижу, его хорошо знаешь, – пробурчала Медда, раздетая до нижней рубашки.

– Доводилось встречать, – хмыкнула Леата и подала ей необъятные расшитые шаровары. – Давай-ка, надевай! А ты, госпожа, гляди да запоминай, сколько чего на себя шонгори напяливают…

– Не сложнее, чем корсет зашнуровать, – сказала я, когда Медда совладала с шароварами, парой нижних платьев, верхним одеянием и начала борьбу с покрывалом.

– Гляди, накидываешь вот так, этот край должен быть длиннее вдвое… теперь захлестывай… вот, получилось! – поучала Леата. – Теперь длинный конец скручиваешь вот этак, обматываешь вокруг головы… Бери верхнее покрывало, научу, как его закрепить, чтобы не соскользнуло.

– Я предлагала зашивать наживую, – невольно улыбнулась я.

– Дельно, – согласилась она. – С непривычки лучше так и поступить. Правда, нас, служанок, больно били, если обнаруживали такое непотребство! Но вас-то раздевать вряд ли станут, так что для верности можно и прихватить несколькими стежками… Ну вот! Гляди, госпожа, как тебе хан-хадэ?

– Хороша, – искренне сказала я и спрыгнула на пол. – Моя очередь?

– Конечно. Только с покрывалом не спеши, тебе его совсем иначе надевать нужно, – предостерегла Леата. – Ну да научишься, ничего сложного в этом нет.

Получилось как подобает у меня только с третьего раза: у этих треклятых шонгори каждая складка, каждый виток длинного куска материи что-то да обозначали, и, если я не хотела провалиться при первом же появлении на люди, нужно было запомнить правила… Впрочем, у наших придворных дам мушка на правой щеке означает вовсе не то же самое, что мушка на левом виске или в углу рта. Думаю, шонгори так же страдают, пытаясь распознать эти загадочные знаки, а уж язык веера, допускаю, и вовсе приводит их в замешательство!

– Вот теперь хорошо. – Отступив на шаг, Леата оглядела нас с головы до ног, поправила складку покрывала у меня, одернула платье на Медде и потерла руки. – А теперь присаживайтесь, научу глаза подрисовывать… Ну, сами понимаете, раз на виду у шонгори только глаза, то должны они быть большими, яркими и оч-чень выразительными! Медда, не вертись… А ты, госпожа, смотри и запоминай!

Медда, с густо начерненными бровями, с выкрашенным в ярко-синий цвет веками и линией ресниц, подрисованной аж до висков, уже ничем не напоминала скромную мельничиху.

Со мной Леата проделала примерно то же самое, только краску для век взяла не такую насыщенную да глаза подвела аккуратнее и тоньше.

– Сумеешь повторить, госпожа? – спросила она.