В подворотне остались только мальчик и мертвый пес у его ноги. Мальчик потрогал рукой укушенную икру, посмотрел на вожака и слабо улыбнулся. Сегодня всей семье будет что поесть. Надо только дотащить пса домой.

Я рывком вернулась в настоящее. Перед глазами – пелена. Я не сразу поняла, почему хуже вижу. Оказалось, из-за слез.

– Эй, ты чего? – удивился Государь.

– Ничего, – мой голос дрожал.

– Пса пожалела, что ли?

– Господи! Да вы иногда просто невыносимы! Вернее, почти всегда! – закричала я на всю квартиру, вытирая кулаком слезы. – Вас! Вас я пожалела! Всю вашу семью, а вы…

Государь взял бумажную салфетку, присел рядом на корточки, убрал мою руку от лица и промокнул соленые дорожки на моих щеках.

– Прости. Не привык, что меня жалеют, – голос его звучал глухо.

– Еще скажите, что я вас этим оскорби…

– Тшш, не скажу. Только плакать перестань.

К слезам жалости добавились еще слезы от злости и несправедливой обиды.

– Эля, ну прекрати. Это давно было.

– Угу.

– И я уже извинился за черствость.

– Угу.

– Так чего продолжаешь реветь?

– Не знаю, они не останавливаются, – я всхлипнула и постаралась дышать ровнее.

Он взял со стола еще одну салфетку, зажал мне нос и велел:

– Сморкайся.

– Да щаз! С этим я сама, – всхлип, – разберусь, – всхлип. – Без посторонней помощи.

Постаралась сморкаться потише, но ничего не вышло. И меня это ужасно смущало… в его присутствии.

Встала, выкинула промокшие салфетки в ведро и снова села на стул, опустошенная.

Государь сидел на корточках, глядел на меня, и его губы подрагивали в улыбке.

Мои всхлипы понемногу стихали.

Он осторожно взял меня за подбородок и пристально посмотрел в глаза.

– Ну что, все еще меня ненавидишь?

Медленно кивнула, но сама не поняла, как моя голова оказалась на его плече.

– Вы ужасный, – по-детски обиженно протянула я, борясь со вновь подступающими слезами.

– Да, – Государь положил руку мне на спину, успокаивая.

– Отвратительный.

– Еще бы.

– Сволочь просто.

– Да еще какая.

– Вы с каждым моим словом будете соглашаться?

– Конечно.

Я подняла голову, выпрямила спину. Как хитро он улыбается:

– Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало.

Я не выдержала и рассмеялась. И он тоже. Никогда не видела его таким… таким человечным и открытым. На душе потеплело.

– А как вас зовут? Ну, на самом деле? – осмелела я.

– Георгий.

– А фамилия?

– Царев.

Снова засмеялась:

– Как с прозвищем удачно вышло! Ой-й-й-й, блин! – проболталась ведь.

– Да я знаю, что для студентов я Государь, не пугайся.

– Надо же, – смущенно отвела глаза и стала рассматривать свои пальцы, теребящие очередную чистую салфетку. И тут же вскинулась:

– Погодите. Так вы русский?!

– Никогда не говорил, что нет…

– А как тогда… – и осеклась.

Действительно, про смешение кровей говорил Леха. И похоже, говорил о настоящем Горане Сударе, которого уже нет в живых. А Государь упоминал только, что в нем четверть югославской крови – и все…

– Но вы же непохожи… – засомневалась я.

– За границей была?

– Ну, да.

– И там сразу понимали, что ты русская?

– Вообще не понимали. Если по-русски не говорила.

Он снова приподнял бровь и довольно сощурился.

– Видишь, мы оба не похожи.

А потом… потом Государь рассказал про свою семью. Я была бы абсолютно уверена, что профессор спокоен и те события давно перестали его тяготить, если бы он впервые не зажег при мне сигарету и не закурил.

– Бабушка умерла в 1943 году, мать – сразу после окончания войны: истощенный организм не справился с пневмонией. Отец погиб на фронте. Только старший брат вернулся живым. И даже здоровым.

Внезапно речь Государя изменилась. Он стал говорить просто, даже просторечно. Подобная манера никак не вязалась с его образованностью, богатым словарным запасом, некоторой пафосностью речи.

– Старший брат женился. Родился сын. И все было хорошо: семья счастливая, работа хорошая, деньги водились, но несчастный случай подкосил. Брата машина сбила насмерть. Ирка поплакала, помучилась, да и вышла замуж второй раз. А Андрюшка с отчимом не ладил. Колотил тот его. Андрей ко мне бегал, бегал, да так и остался. Мне тогда тридцать стукнуло, ему – десять. Когда он вырос, возмужал, мы всем врать стали, что братья.

А потом и Андрей женился. Сначала первый пацан родился, через несколько лет – второй. Только старшего маньяк убил.

– Вы поэтому маньяками занялись?

– Да.

– Говорите, Андреем вашего племянника звали? Значит, Валерий Андреевич Душин. Он ваш внучатый племянник. И тоже маньяков ловит. Из-за погибшего старшего брата.

– Хм, какая сообразительность. Да ты просто Шерлок Холмс.

– Вы похожи. Внешне.

– Разве? Не сказал бы. Он в мать пошел.

– Но вы оба черноволосые, высокие, внешность у вас необычная, яркая, приметная.

– У его матери немного цыганской крови. Ему хватило, как ты выразилась, на необычную приметную внешность.

Надо же, речь Государя вернулась к привычной манере.

– Почему он Душин, если вы – Царев?

– Фамилия матери в нашей семье безопасней.

– А своих детей у вас нет?

– У меня не может быть детей. Вообще. Это моя плата за слишком долгую жизнь. Плата за годы мертвецов, которые я добавил к своим. Есть в этом какая-то высшая справедливость. Ведь дети – это продолжение нас самих в будущем. А если мы сами продолжаем свое будущее, то… Да и хоронить собственных детей – это слишком. Так что все правильно, все так и должно быть.

_____

*Слова из песни «Кукла колдуна» группы «Король и Шут». Автор стихов – Андрей Князев.

Леха отчаянно старался убедить меня, что выбор научных руководителей был продиктован вовсе не зверскими мотивами Государя, не желанием погубить еще не до конца оперившихся магов, а разумной оценкой наших способностей и предпочтений в выборе магнаправления.