Как странно, мысль о жене посетила Карла именно сейчас. Не в момент, когда Элис заботливо приготовила для него кофе, и даже не тогда, когда он увидел на пороге блестящие от чистоты, подготовленные специально для него ботинки. Мелочи, которые Карл не замечал и в которых даже не отдавал себе отчета, случались с ним каждый день. Каждый день Элис мыла дома полы, потому что у Карла была аллергия на кота, каждый день жена готовила завтрак перед тем, как он уходил в университет. Главной обязанностью Элис была забота о доме и их нерадивых детях, каждый день его жена совершала маленький подвиг, который оставался для Карла незамеченным и неоцененным.

Эта мысль так поразила профессора, что ему стало нестерпимо жаль Элис, отдавшую ему свою молодость, амбиции, любовь. А что он дал ей взамен? Постоянные научные конференции, собрания, сотни работ по психологии?

Признаться, и мужчина-то он невзрачный. Что она в нем только нашла?

– Вы меня слышите? Слышите вы меня? Моя жена! Она помешалась из-за вашего выдуманного диагноза! Наша жизнь никогда не будет такой, как прежде! – кричал тонкий как жердь мужчина с длинным носом, взобравшийся на сцену. Он преодолел преграду из неспособных к решительным действиям ученых и хотел силой разобраться с обидчиком.

Кто-то из толпы вызвал охрану, и уже через несколько мгновений в открытую дверь ворвались несколько мужчин, приведя за собой хвост из журналистов, которых до выяснения обстоятельств не пускали в зал. Охрана стащила тонкого мужчину со сцены и выставила за дверь.

Карл, из-за стола наблюдая за сумасшествием, разворачивающимся перед ним, взял в руки микрофон и наконец обратился к толпе, приехавшей на собрание специально для того, чтобы услышать его заявление.

– Минуту внимания, – серьезным, решительным голосом сказал Карл, и толпа мгновенно затихла. Только журналисты, как тени, просочились через столпотворение ученых ближе к сцене и вперили свои объективы в беззащитного профессора.

– Сегодня, – продолжил Карл, – я должен объяснить свой поступок многоуважаемым коллегам, откликнувшимся на зов совести и прибывшим сюда, чтобы установить истину, – Карл сделал паузу и окинул взглядом всех присутствующих.

Переводчики, приехавшие с делегациями из разных стран, тут же тихо затараторили перевод слов профессора на разных языках.

– Вы все, конечно, знаете, как наука объясняет ту или иную природу человеческого поведения. Многие из нас написали множество работ, ежедневно изучая проблемы семейных пар, психически нездоровых людей и прочих личностей, обращающихся к нам за профессиональной помощью.

Некоторые ученые из толпы понимающе закивали, и Карл неторопливо продолжил:

– Мы с важным видом даем наставления пациентам, расписываем возможные сценарии их жизни, проводим детальный анализ. Но что мы понимаем в действительности? Причинно-следственную связь. Мы урезаем, на наш взгляд, незначительные дефектные чувства людей, мешающие им жить, и стараемся воссоздать идеальную для глаз посторонних иллюзию счастливого существования.

Послышались недовольные перешептывания из первых рядов: «Ну и ученый», «То, что он говорит, возмутительно», «Здесь нет ничего общего с психологией».

Карл, игнорируя нападки коллег, уверенно продолжил:

– Да-да, дорогие друзья. Кто, как не мы, старается возродить из пепла давно умершие отношения? Мы боремся с сексуальной несовместимостью, находим объяснение всем проблемам в детстве человека. И кто, как не мы, принимает в расчет только одного главного героя – нашего пациента. Психология превратилась в коммерцию. Мы не пытаемся до конца разобраться в человеке, мы работаем над задачей. Но какова вероятность ошибки? А цена ошибки?

Карл перевел дыхание и сделал глоток воды из пластиковой бутылочки, стоявшей на краю стола.

– Пять минут назад я понял, что прожил свою жизнь неправильно, но все пятьдесят лет я будто пребывал в неведении. Все, чего мы хотим, в итоге может оказаться не тем. А то, чего мы боимся, вполне возможно, выйдет лучшим благом для нас.

Ученые слушали профессора с расширенными от удивления глазами. Все, что он говорил, звучало как сценарий из романтического голливудского фильма. Отдавшие науке всю сознательную жизнь профессора могли поклясться, что у Карла помутилось сознание.

– Итак, к главному. Я буду краток, – пробормотал профессор в микрофон и опустил голову. – Эксперимент, который я инициировал, был необходим, чтобы дать людям возможность задуматься об их истинных желаниях. Отбросить навязанные обществом идеалы, забыть о слове «надо» и поразмыслить перед кажущейся близкой смертью о сокровенном. За секунду до конца приходит озарение или, если хотите, истина. Мне было важно узнать, улучшится или ухудшится качество жизни испытуемых после необдуманных рискованных решений. Вы не дали мне этой возможности. Я до сих пор не могу ответить ни себе, ни вам на вопрос, волнующий меня всю жизнь, – стоит ли человеку слушаться сердца? Выйдет ли из этого что-нибудь стоящее? Вы можете ответить мне?

Взволнованный Карл Уотсон обратился к публике. Левый глаз его начал дергаться от переживания и осознания, что ни одно из его слов, сказанных искренне и доверительно, не тронуло слушателей. Своей пламенной речью, а главное, чистосердечным признанием он подписал себе приговор.

Эстер неторопливо пережевывала хлопья, пропитавшиеся молоком. Единственное, что нашлось в холодильнике холостяка Джонни.

Картину, над созданием которой они вчера прилежно работали, Джонни приготовил к транспортировке. Он обернул ее в коричневую крафт-бумагу и поставил рядом с выходом. В его машину она бы не поместилась, поэтому Джонни пришлось вызвать службу доставки, чтобы переправить широкий холст домой.

– Повешу ее в гостиной, – сказал Джонни и мельком глянул на Эстер в надежде услышать одобрение, но девушка не проронила ни слова.

Джонни опустил взгляд в пол и, чуть подумав, сел на диван рядом с Эстер.

– Что случилось? – спросил Джонни и приобнял похолодевшую Эстер.

– Не знаю… – тихо пробормотала она. – Вчера все было замечательно. А сегодня мне стало страшно.

Джонни коснулся кончика носа девушки пальцем.

– Неужели я в этом виноват?

– Отчасти, – призналась Эстер и уставилась в миску с развалившимися хлопьями. Она принялась размешивать их ложкой, отчего хлопья окончательно превратились в кашу. – Я боюсь за свое будущее. Да, это смешно звучит, потому что будущего у меня нет. Но, видимо, по инерции я еще воспринимаю все происходящее как часть своей большей жизни. Я не уверена в тебе. Мне страшно рядом с тобой.

Эстер торопливо поставила миску на стол и, забравшись на диван с ногами, сжалась в комочек. По лицу Джонни пробежало еле заметное раздражение.

– Что я сделал не так? – с тенью недовольства спросил он, но тут же остановил себя и мягко добавил: – Объясни мне, что ты чувствуешь?

– Ты все сделал так. Это я не знаю, чего хочу, – печально отозвалась Эстер.

Джонни продолжил смотреть на нее