Жгучая ярость завладела Романом после тех слов. Не помня себя, подскочил он к жене и, накрутив на руку толстую ее косу, принудил опуститься на колени.

– Что, неужто и руку на меня поднимешь? – все еще не потеряв самообладания, спросила Ксения.

– Тебя не просто бить, тебя убить надобно! – вскричал Роман.

– Ну так убей, почто медлишь?

Может быть, Роман и свершил бы непоправимое, он уже и руку занес для карающего страшного удара, но внезапно на верхней ступени лестницы появился Феофан.

– Пусти ее, – коротко бросил он.

– Не мешайся, – ответил Роман. – Не твое это дело, так не лезь! Сам разберусь!

– А если мое? – Феофан приблизился к Роману и начал оттаскивать его от Ксении.

– Со своей женой разбирайся, если у тебя она будет, – не собираясь поддаваться, просипел Роман.

– Я тебе говорю, не лезь к ней. Если уж так, то лучше со мною дерись!

– А что мне до тебя... – начал было Роман, но тут до него дошло. – Так это ты, пес?! – возопил он и, выпустив Ксению, бросился на Феофана. Через мгновение они уже сцепились в яростной схватке. Роман пытался опрокинуть Феофана на пол и там добить его, но злость ослепила его, а потому как силы дерущихся были примерно равными, вскоре оба они оказались на полу.

Ксения металась рядом, вопя не своим голосом, и на громкий крик ее вскоре сбежались слуги. Они бы разняли дерущихся, но все было кончено еще до того, как кто-нибудь из них догадался, что нужно делать. Феофан заломил Роману руки и, подняв с пола, хорошенько его встряхнул.

– Чтоб не смел к ней прикасаться – шею сверну! Понял ты меня?

– Отпусти, – брезгливо ответил Роман, слизывая кровь с разбитых губ. – Не трону я ее, не стану о падаль руки марать. Только и тебе я ее не отдам, не надейся. По закону она жена мне, а значит, будет жить со мной, в моем тереме.

– Зачем тебе это? Ведь самому тошно станет, и ее замучишь! Отпусти Ксению! Не будет у вас жизни!

– Ишь, сметливый какой! Вам, значит, счастье да благоденствие, а мне от людей насмешки сносить? Не бывать тому, и не ждите, прелюбодеи!

Роман тяжело вздохнул.

– А ты пусти меня, Феофан! Дом-то как-никак мой, и я здесь хозяин. Сейчас вот прикажу слугам скрутить тебя, и они мне повинуются.

– А князю Александру как объяснишь?

– А с князем Александром тебе самому объясняться придется! – прошептал Роман. – Еще посмотрим, будет ли он с тобой столь же ласков, когда прознает про то, как ты мою жену испортил!

– Так твоя же жена, не княжья! – криво усмехнулся Феофан. – Ты себя-то с князем не ровняй!

– Убирайся из дома моего, – скрипнул зубами Роман. – И чтоб более я тебя здесь не видел! Эй там, проводить доброго молодца до двери, да проследите, чтобы он дорогу сюда отныне забыл!

После того, как вернулся Роман в Новгород, жизнь его круто изменилась. В своем же доме чувствовал он себя незваным гостем, а оттого все более ожесточался против жены своей. Он бы, наверное, все же избил ее, а то бы и убил, если б только Ксения попалась ему под руку. Но та перебралась в дальнюю светелку и старалась выходить оттуда как можно реже. С нею же всегда была там верная служанка, готовая в случае чего поднять крик, на который неминуемо сбежались бы вся дворня.

Феофан приходил еще несколько раз, но в терем его не пустили. Он долго слонялся под окнами в надежде хоть краем глаза увидеть возлюбленную, но та так и не выглянула.

Роману же все на свете стало безразличным, и жизнь сама ему опостылела. Он, как и прежде, служил князю, но день ото дня все более чуял, что охладел к нему князь. Догадывался и в чем причина – родственником почитался Феофан Александру, и князь принял его сторону.

Так что, хотя и продолжал Роман на княжьей службе состоять, но прежних доверительных отношений, каковые были ранее между ним и князем Александром, уже не было.

Зато Пелагея, которую взял к себе прислугою князь Александр, становилась все ласковей к Роману, которого частенько встречала она в княжьем тереме.

– Ну, что ты печалишься! – говорила она, оглаживая Романово плечо. – Господи, и сколько же дур на белом свете, так что ж – из-за каждой так убиваться?!

– Так ежели бы она покаялась! Неужто я б ее не простил! – стонал Роман. – Но ведь она павой ходит и все ей нипочем!

– Отдал бы ты ее Феофану! – вздыхала Пелагея. – Чего ты себя мучишь?

– Ну, нет! Мне боль принесли, так пускай сами тоже горький плод вкушают! – отвечал Роман.

– Дело твое, конечно, но ведь так и умом тронуться можно! – восклицала Пелагея.

Роман начал пить. Пил он почти каждый день, и несколько раз уже случалось так, что с княжьих веселых пирушек выносили его почитай что на руках. Кончилось тем, что Александр перестал звать его на пиры, но Роман словно не заметил этого.

Он начал пить дома, один, и убедился, что это даже лучше, чем на пиру – сразу из-за стола можно дойти до собственной постели.

Отпировав же как-то у князя, он, поддавшись хмельной слабости, заночевал в каморке Пелагеи.

Девушка, конечно, сильно привязалась к Роману за время путешествия из Орды и, чего там греха таить, любила его, а потому готова была простить Роману все и принимать его в любом виде. Далеко ли тут до греха?

Это должно было случиться, и это случилось. Пелагея, забыв о девичьей чести, о добром имени, отдала хмельному возлюбленному всю себя, а тот принял этот дар без радости, даже с какой-то досадой.

Однако ж Роман знал, что Пелагея всегда будет делать то, что он захочет, не станет ему прекословить и останется рядом до тех пор, пока сам он ее не прогонит.

Единственной отрадой оставалась для Романа дочь Дарья. Она тоже привязалась к отцу, и Роман проводил с нею почти все время. Сделался он мрачен и нелюдим, и лишь когда Дарья была подле него, можно было еще услышать его смех.

Много рассказывал он дочери о странствиях своих, о том, как ездил в Золотую Орду, о нравах татар, об их обычаях. Внимательно слушала не по годам взрослая девочка его рассказы.

– Татары отличны видом от всех иных людей, – рассказывал Роман, – имея щеки выпуклые и надутые, глаза едва приметные, ноги маленькие, большей частью невысоки и худы, лицом смуглы и рябы. Они бреют волосы за ушами и спереди на лбу, отпуская усы и длинные косы назади, выстригают себе также гуменцо, подобно нашим священникам. А на головах у них какие-то странные высокие шапки. Мужчины и женщины носят кафтаны парчовые, шелковые, или шубы навыворот, ткани-то везут из Персии, а меха из России, Болгарии, земли Мордовской, Башкирии.

Живут в шатрах, сплетенных из прутьев и покрытых войлоком. Вверху делается отверстие, чрез которое входит свет и выходит дым, ибо у них всегда пылает огонь в ставке. Жилища эти легко разбираются и навьючиваются на верблюдов, но есть и такие, которые нельзя разобрать, и их перевозят на возах, запряженных быками.