Будь Ксения воспитана по-другому, она бы даже не смела размышлять о своих чувствах к мужу. Но с детства она была окружена обожанием и преклонением, ничего для нее не жалели, и тут вдруг такое обращение! Жестокость мужа мгновенно оттолкнула от него сердце супруги. Сразу же припомнились все его прегрешения, бывшие и небывшие – и то, что не сказал никогда ни одного ласкового слова, никогда не приласкал, не советовался... А главное, что не обращал внимания на ребенка.

Чадолюбие – вот первое, что ей понравилось в Феофане. Он был уже в летах, семьей как-то не успел обзавестись, но страстно желал иметь детей. Маленькая Дашенька приводила его в молитвенный восторг – он мог часами возиться с ней, развлекая ее нехитрыми забавами, позже, когда она чуть подросла, беседовал с ней, рассказывал ей забавные сказки.

С умилением Ксения поглядывала на свое дитя, которое звонко хохотало над очередной прибауткой Феофана, и пришел день, когда она встретила взгляд, направленный на нее поверх золотой головки девочки – страстный, нежный, обожающий взгляд...

Мелодия любовной песни, услышанной ею, окрепла и стала ближе. Ксения впервые в жизни была по-настоящему счастлива. В короткую пору жениховства Романа ей так и не удалось ощутить со стороны будущего супруга этой обволакивающей нежности. Да и слишком быстро все случилось – Роман даже не пожелал убедиться в ответных чувствах невесты. Ему было все равно – любит ли она его, главное, чтоб принадлежала ему, и дело с концом! Уже гораздо позднее, повзрослев, поняла Ксения, что более всего на свете боялся Роман того, что останется один, а потому и жена ему нужна была паче всего для того, чтобы не чувствовать себя одиноким.

Феофан был не таков. Медленно, не торопясь, приручал он ее к себе, связывал незримыми золотыми ниточками две одинокие души. Страсть его горела ровным пламенем, которое не причиняло боли, не обжигало – только волны тепла согревали сердце. И даже тогда, когда Ксения оказалась целиком в его власти, растерянная, расслабленная – он не торопился овладеть ею, словно давал время прийти в себя, одуматься...

С того момента Роман перестал для них существовать. Никто не думал об обиженном муже, никто не вспоминал о нем. Ксения и теперь не могла понять – как зародилась ложь о его смерти? В чьих устах она впервые прозвучала? Да и не было это ложью, а просто высказанной надеждой, в которую неожиданно поверили все вокруг, начиная от самих любящихся и заканчивая последней служанкой.

Мужа не было, не могло быть в этом прекрасном мире, где звучит песнь любви. О нем забыли, его вычеркнули, его отменили. Даже почуяв в себе первое движение новой жизни, Ксения не очнулась, не ужаснулась своему положению. Тем более что Феофан так обрадовался вести о беременности возлюбленной, что заставил и ее забыть – невенчанные они, не по закону живут... На руках ее носил, не мог налюбоваться, придумывал имя для будущего наследника. Все – как и нет мужа!

А муж взял да и пришел. Явление с того света менее бы потрясло Ксению. Она смотрела на него, не веря своим глазам, и вспоминала, что в таких случаях делают неверные жены. Они валятся мужу в ноги, целуют его пропыленные сапоги, воют и царапают ногтями лицо, просят прощения. И тогда муж начинает чувствовать себя князем и властелином, с этой минуты он волен избить свою жену, оскорбить ее и даже убить...

Ксения знала – поведи она себя так, Роман ни перед чем бы не остановился. Но она сама воздвигла между ними стену, она все сделала правильно...

И вот теперь – это несчастье! Феофан так хотел стать отцом, так ожидал появления этого ребенка, и теперь он покалечен, быть может, умирает?

Ребенок мягко повернулся в чреве женщины, и она глубоко, прерывисто вздохнула, очнувшись от раздумий. Оглянувшись вокруг, приметила Ксения, что они заехали уже довольно далеко – окрестности были совершенно незнакомыми.

– Долго еще? – нетерпеливо спросила она у своей спутницы и осеклась, встретившись с ней взглядом. Девушка в ответ сладко заулыбалась, но Ксения была уверена – только что она видела в этих черных глазах неприкрытую ненависть.

– Скоро, скоро, – сладко пропела Пелагея, сообразив, что совершила какую-то ошибку. – Не извольте волноваться, прекрасная госпожа...

Но тревога росла и ширилась. Немало слышала Ксения историй о татебных людях, которые грабят и убивают путников в таких же глухих местах, в позднее время. Но с нее какая корысть? Конечно, она прихватила денег с собой в дорогу, да ведь немного!

Себе на беду, Ксения сообразила, что немного этих денег для нее, а лихим людям может показаться в самый раз, по их-то бедности...

– Куда вы меня везете? – крикнула она, поддаваясь страху.

Пелагея поняла – больше нет смысла притворяться. Но ничего не сказала, только глядела на свою жертву с наглой и победной улыбкой, и это улыбка напугала Ксению больше, чем могли бы напугать угрозы и побои.

– Помогите! – крикнула она, высовываясь из возка.

Возок остановился.

– Помогите! – снова крикнула Ксения, полагая, что своим криком напугала она лихих людей.

– Сейчас Акимушка тебе поможет, – сладко пропела ее спутница, а миловидное лицо ее вдруг исказилось чудовищно злой гримасой. – Акимушка, голубь, помоги прекрасной госпоже, а то она беспокоиться стала, как бы не опросталась допреж времени!

Возница обернулся. Сквозь туман страха, враз застивший глаза, Ксения увидела его лицо, оскал улыбки, занесенную над ее головой руку... И, вскрикнув истошно, понеслась в пустоту...

Роман воротился домой под вечер. Подъезжая, едва мог сдержаться от довольной ухмылки – он был уверен в том, что Пелагея выполнила все правильно, и вероломная, бесстыжая жена уже проливает свои лживые слезы в отдаленном монастыре. А войдя в дом, понял, что не ошибся – как-то даже легче стало дышать. Но он не должен подавать вида, что знает об отъезде жены. Едва дотерпел до вечерней трапезы, и за столом спросил у прислужницы:

– Подавали госпоже ужинать?

Девушка остановилась и всплеснула руками.

– Так ведь госпожа еще не возвращалась!

– Как так не возвращалась? – Роман нахмурил брови, а самому стоило труда сдержать радостный смех. – Куда же она подевалась на ночь-то глядя...

– Про то мне неведомо, – скромно объявила служанка. Она, конечно, знала все, но предпочитала не соваться, куда не просят. Без вины виноватой станешь! – Марфа ее провожала, ей и ответ держать!

Улыбаясь в усы, Роман приказал кликнуть Марфу. Та прибежала и, узрев «разгневанного» хозяина, заревела во всю глотку, безобразно распялив рот.

– Цыц! – прикрикнул на нее Роман, сопроводив свой окрик ударом кулака по столу. – Перестань вопить, дура! Отвечай толком – куда госпожа уехала? Когда?

Сквозь слезы Марфе удалось выговорить, что за госпожой заехала неведомая женщина, и с ней госпожа поехала в монастырь, надо думать – молиться Богу, а служанки с собой не взяла, потому что в возке места не было, и до сих пор ее нет...