У нас все было ниже, шире и массивней. Казалось вылепленным из глины — по сути, так-то оно и было. Наши дома были цвета песка и охры либо сияли ослепительной белизной известняка. Крыши были плоскими, потому что на них кипела жизнь. Улицы — узкими, чтобы всегда тонуть в тени, а представительные проспекты обставлены были колоннадами, чтобы спасать прохожих от солнца. Там, в Маранахаре, Ярмаканде или Кангабаде, города строили, принимая во внимание солнце. Они должны были приносить тень. На плоской крыше можно было рассчитывать на освежающий порыв ветра. В тени улицы — скрыться от жары. В темном доме, за толстыми глиняными стенами с немногими узкими окнами, можно было найти толику сохранившегося ночного холода. Стены наших городов были куда ниже, но толще и массивней, ровно как их донжоны и барбаканы. Выкладывали их узорами из разноцветных керамических плиток, строили из многих слоев — тяжелых пористых и твердых жестких, чтобы выдерживать удары снарядов; их венчали изукрашенные края стен в форме полумесяцев или полукруглых холмиков, но вот уже столетия никто не штурмовал эти стены. Наши города хвастались стенами, но они не были им нужны. Охраняла их невидимая стена императорской армии, тянущаяся между квадратными гарнизонными крепостями, рассеянными по всей огромной стране. Тименами пехоты, кавалерии и боевых колесниц, которые могли по одному кивку поднять железную стену из щитов, машин и клинков, где бы оно ни понадобилось. Крыши государственных домов венчали буйволовы рога — в память о шатрах кочевников, всюду развевались острые флажки, напоминающие о существовании власти. Наш город раскидывался вширь, тяжело и неподвижно, как отдыхающий степной кочевник, ни на миг не откладывающий оружия. Оружие занимало всю территорию и говорило: «Я здесь правлю». На него смотрели и думали: «Власть».

Ледяной Сад упирался спиной в гору, щетинился сотней копий, заслоняясь блестящей броней, и говорил: «Не пройдешь». Когда я взглянул на него, то подумал: «Убежище».

Другие, с которыми я странствовал, похоже, тоже никогда не видели ничего подобного, потому что стояли подле меня на палубе с открытыми ртами.

Наш корабль вплыл в большой бассейн, отовсюду прикрытый каменными пирсами, и там мы бросили якорь и ждали с другими кораблями и ладьями. Куда бы я ни взглянул, видел тяжелые боевые машины, у которых стояли воины и в железных корзинах горел огонь. Что-то подсказывало мне, что они могут в любой момент нас потопить многими способами — но ничего не происходило. Через какое-то время за нами прислали гребную лодку, а в ней мужа высшего ранга в сопровождении нескольких воинов, которые снова осмотрели наш груз и бесцеремонно обыскали весь корабль. Собачья Тень не протестовал: похоже, он и раньше встречался с таким отношением и решил, что лучше сохранять спокойствие.

Прибывшие вели себя несколько иначе, чем те, кого я видел на Побережье Парусов, у всех, к тому же, были наброшенные на одежду белые туники с вышитым узором дерева, а пока они крутились на палубе, то будто и не видели никого из нас. Когда решили, что могут нас впустить, приказали нам свернуть весь такелаж и сесть на весла, после чего один встал на руль, а второй прошел на нос. Наш корабль тяжело двинулся, подталкиваемый веслами, и очень медленно вошел в порт, защищенный еще одними стенами, коренастыми башнями и баллистами, стоящими на каменных площадках. Дорогу нам перекрывала самая толстая цепь, какую я только видел в жизни, со звеньями размером с рослого мужа, но, когда мы подплывали, она ушла под воду. Если бы цепь внезапно натянули, она бы мигом перерезала корабль напополам.

Нас направили в один из внутренних портов, окруженный стенами, где на побережье вставали башни крепости и высокие деревянные «журавли». Их использовали для разгрузки, хотя настолько же хорошо они могли использоваться, чтобы сбросить на борт крупный железный копр или опрокинуть чан с горящим маслом.

Сойдя с кораблей, мы отправились на большую каменную площадь у подножия горы под возносящиеся одно над другим кольца стен с квадратными зубцами. Вся набережная была из черного камня, словно вырезанная из одного куска скалы, и я нигде не замечал щелей или стыков каменных плит. Дальше вставала шеренга небольших строений с острыми крышами, что тянулись вдоль первой стены, по обе стороны массивной надвратной башни, — она вела в квартал, называемый Ластовней, на тылах нескольких портов, но тогда я об этом не знал.

Некоторое время мы провели, сидя на побережье или ходя вдоль него, чтобы глянуть на остальные корабли, вставшие на якорь рядом с нашим. Потом подошли несколько человек в туниках со знаком дерева, надетых на кафтаны. Они принесли с собой небольшой складной столик и такое же кресло с сиденьем из куска кожи.

Один муж уселся за столом, положил перед собой лист бумаги, бутылочку, в которой была разведенная тушь, и тростинку — а потом записал наши имена, спрашивая, прибыли ли мы в Ледяной Сад по доброй воле. Позже каждому из нас дали деревянный амулет с выжженным знаком, похожим на корабль под парусами, на котором другой муж, довольно ловко пользуясь долотом и молоточком, выбил наши имена знаками, какие использовали на Побережье Парусов. В амулете было отверстие, сквозь которое можно продергивать ремень, чтобы носить его на шее или привязывать к поясу. Нам сказали, что с этим знаком мы можем передвигаться по крепости, не будучи постоянными ее обитателями, но мы должны показывать его стражникам, если те потребуют.

Потом еще один муж отмерял Арвину серебро за то, что он привез нас в город, и было это пятьдесят пять марок. Каждый из нас — в том числе и я — получил от Собачьей Тени обещанные марки, и на том мы расстались.

Чиновник и его люди забрали свою переносную конторку, стол, сиденье и корзину с амулетами, а потом приказали нам идти следом. Нас провели в ворота внутрь крепости, за первую стену, и тогда город окружил нас узкими, высокими домами, колоннами, оплетенными каменными листьями и таящимися среди них странными созданиями из камня, сидящими на углах и карнизах. Все казалось острым, колючим и торчащим в небеса. Все, даже окна и двери, украшено было узкими арками, словно бы обросло пучками окаменевших цветов и лианами резных хвощей.

Мы шли с задранными головами, таращась на эти чудеса, и почти не говорили, поскольку во время недолгого путешествия между нами не установилось слишком уж дружеских отношений. Всякий был поглощен собственными делами и неуверенностью в судьбе, которая нас здесь ждала. Впрочем, может, это я был слишком угнетен потерей своих людей и погружен в задумчивость, чтобы радоваться новой компании. Я только заметил, что, в то время как меня интересовало, что же я вижу вокруг, Люди Побережья казались ошеломленными, сбитыми с толку и даже — что нечасто с ними случалось — испуганными и охваченными суеверным страхом.

Мы в тот раз не ушли далеко, поскольку чиновники указали нам на довольно приличный дом, выстреливающий в небо острыми крышами и узкими башенками, что напоминали наконечники копий, и сказали, чтобы мы туда вошли, поскольку город хочет нас приветствовать. Уверили, что нас там не ждет ничего дурного, что это городской храм, а внутри жрецы устроят нам приветственный пир и дадут подарки. Потом пошли по своим делам, а рядом с нами не осталось никаких стражников — ни рядом, ни поодаль, кроме двух, опершихся на копья, что стояли на надвратной башне, равнодушно поглядывая из-под шлемов, похожих на капюшоны с широкими полями.