Наживка у меня уже была. Оставалось только ждать.

Продолжалось оно некоторое время, хозяин харчевни уже несколько раз высовывал голову из оконца, чтобы проверить, сижу ли я за его столом, но кружка с пивом все еще была передо мной, а потому он не мог меня прогнать. Я решил, что если понадобится, то возьму еще одну. Со своего места я все время видел пареньков, что трутся в толпе, однако моряки следили за своими кошелями. У каждого сумы были передвинуты на поясе, а когда купцам приходилось протискиваться между людьми, они прижимали мешочки ладонями. Я сам, будучи подростком ненамного старше их, был однажды ограблен во время засухи в Маранахаре, и знал, что маленькие воришки умеют быть ловкими, словно фокусники. Умели использовать самых младших, зная, что взрослые обращают на таких меньше внимания, умели перерезать ремешки, держащие кошели, одним легким, как дыхание ветра, касанием маленького лезвия. У меня было преимущество, поскольку я смотрел издали, зная, куда нужно смотреть. Это было как сидеть на дереве, видеть сверху пасущихся коз и скрывающихся в траве, караулящих шакалов.

Степные хищники присматриваются к стаду и выбирают зверя искалеченного, раненого или больного. Эти же выбрали рослого господина, который немного — но явственно — прихрамывал на одну ногу. У него была светлая борода и длинные волосы цвета соломы, которые он придерживал кожаной повязкой с серебряными вставками. При нем не было оружия, кроме охотничьего ножа у пояса, почти полностью спрятанного в глубоких ножнах из мягкой толстой кожи, тоже окованной серебром. Было видно, что одежда его хорошего, ярко крашенного сукна, с вышивкой, а еще на нем был короткий плащ, крашенный в зеленый цвет редким и дорогим порошком. А в его фигуре и по тому, как он говорил и торговался, угадывался знатный муж.

Вокруг него ходили, стояли и перекрикивались много людей, но я приглядывался исключительно к этим трем, что кружили, подбираясь к нему между прилавков, возов и корзин, совершенно как шакалы.

Вдруг, словно по неслышному приказу, двое из них принялись толкаться, пинаться, кричать и наконец гнаться друг за другом, расталкивая людей и пробираясь между столами. Муж с золотистыми волосами глянул на них без гнева и интереса, когда они пробежали мимо него, поскольку на него-то ни один из них даже не взглянул.

Однако он почувствовал, как самый младший, притаившись под прилавком, обрезает ему кошель, потому что крикнул зло и ухватил того за кафтан. Малой пискляво, словно крыса, заорал и укусил моряка за ладонь, а потом нырнул в ноги стоящих вокруг людей. Обокраденный муж крикнул вслед воришке во все горло, и через миг несколько человек бросилось в погоню за пацаненком, что петлял, словно заяц, я же соскочил со ступеней у харчевни и неторопливо отправился в совершенно другую сторону, чем та, куда бросилась погоня, и та, куда побежали привлеченные криками стражники.

Потому что я смотрел издали и знал, куда смотреть.

Правила были такие же, как в игре в три кубка.

Я видел, как мальца поймали, а он вился в хватке стражника и пинался; я видел разозленного богача, что дергал на мальце кафтан, — и знал, что они ничего не найдут.

Я видел тех двоих, как они пробираются поспешно, но отнюдь не бегом на край рынка, и вошел следом за ними в переулок. В первый миг они не обратили на меня внимания и обернулись, лишь когда я оказался за шаг до них.

Я лишь успел сказать: «Отдавай…», когда старший что-то прошипел своему помощнику, а тот не раздумывая прыгнул на меня с высоты трех ступеней, которыми улица поднималась вверх, а сам нырнул в боковой, еще более узкий проулок.

Тянулось все не дольше трех ударов сердца.

Я ушел с пути среднего, так что он лишь хватанул руками воздух. Я подрубил ему ноги, зная, что он тяжело упадет на брусчатку, а сам размахнулся и метнул корнеплод стоимостью в четверть пенинга прямо в затылок убегающему. Тот получил с трех шагов, и корнеплод крепко приложил его в голову. Он споткнулся и упал под стену.

Я добрался до него, когда он уже поднимался, тряся головой, и пинком в живот снова послал его на камни. Хотя и младше меня на несколько лет, он был моего роста. Я тотчас развернулся боком ко второму, поскольку полагал, что он стоит уже на ногах, — и не ошибся. Я ушел от укола узкого, словно лист камыша, стилета, скрутив туловище, сбил пареньку запястье вниз, одновременно подставив колено под локоть, а потом воткнул ему в ухо уже свой локоть и сверху пнул его в голову, послав на камень. А потом снова развернулся, отвесив еще один пинок встающему воришке.

Тот не стал вытягивать нож, но на пальцах его были насажены соединенные в ряд четыре железных кольца. Когда бы приложил меня чем-то таким, сломал бы мне кости, а потому я изо всех сил наступил ему на руку.

— Очень прошу отдать мне кошель, — сказал я, чуть ослабив давление, а он перестал верещать. Потянулся второй рукой, охая и постанывая.

Я прекрасно знал, что это фокус и что у него за пазухой еще немало неожиданностей, а потому не намеревался наклоняться к нему.

— Кинь на землю, — посоветовал я, а потом поднял тяжелый замшевый мешочек, внимательно следя за руками воришки, но тот лишь баюкал окровавленную ладонь. Когда-то мне было бы его жаль, я бы подумал, что он беден и что ему некуда отправиться, но с тех пор миновало немало времени, и я уже знал, что подобные ему обычно просто предпочитают красть, чем делать что-либо иное, и что он убил бы меня не раздумывая, потому что он в том возрасте, когда сперва что-то делают, а только потом думают, да и то совсем необязательно.

— Сними кольца, и тогда я не выдам тебя страже, — процедил я.

Забрал их, спрятал в мешок и ушел. Нож второго не стоил ничего, это был просто расклепанный плотницкий гвоздь, пусть и заточенный, словно бритва брадобрея, а потому я просто сломал клинок, всунув между каменной дверью и косяком.

От базара меня отделяли несколько десятков шагов, и я преодолел их почти бегом, потому что боялся за собственную корзину путника, но оказалось, что та стоит, где и была, и я направился в сторону толпы, где богач скандалил со стражниками. Младшего воришки уже и след простыл, поскольку при нем ничего не нашли. Когда он обрезал кошель, перебросил его в другую ладонь, прикрытую полой кафтана и сразу же швырнул его в сторону, где мешочек подхватил пробегавший мимо другой парнишка. Я не заметил, кто именно его схватил, но знал, что в безопасном закоулке он уже окажется за пазухой старшего.

Я склонился, держа мешок на вытянутой ладони, чтобы не было сомнения, будто я намереваюсь его присвоить.

— Кажется, это принадлежит тебе, — сказал я. — Они пробегали мимо. Мне удалось вырвать мешочек, но они сбежали.

Обворованный прекратил спорить со стражниками и ошеломленно глянул на меня.

— Ты отобрал у вора кошель, а теперь отдаешь? — уверился он таким тоном, словно недослышал и не разглядел.

— Я знаю, каково оно — остаться обворованным, — пояснил я. — Я и сам странник, обладаю немногим, но чужого мне не нужно.