— Где-то здесь должно быть кладбище. Беа была похоронена в монастыре. Нам нужно найти ее могилу и поговорить с кем-то из старожилов, — набрасываю я план действий.

Лана кивает. Сегодня она выглядит великолепно, хотя и несколько траурно. Видимо, по случаю посещения монастыря красотка одета в черные вельветовые брючки, фиолетовый свитер и легкую куртку под цвет брючек. На кудрявой голове кокетливо сидит черное кепи с крупной серебряной брошью в виде знака зодиака. Лана у нас Близнецы.

Допиваем пиво, доедаем колбасу с сыром и, поднявшись, идем искать погост. Обычно своих покойников хранят на задворках — подальше от мирской суеты. Рядом с трапезной находится церковь. Добравшись по ступенькам крыльца до массивной дубовой двери, трясу за ручку. Закрыто. Лана тянет меня в обход церкви. Она угадала, там есть дорожка, упирающаяся в открытые ворота кладбища. Видны надгробные памятники, кресты, ангелы с крыльями и прочая похоронная атрибутика. Тихо, печально, сыро, ветрено. Начинаем бродить между могил, читая надписи: «Эвелина Браун, Мария Штайнер, Элизабет Грюн, Франциска Шанц, Магда Клиппингер…» Кладбище достаточно большое — на него можно без остатка потратить весь выходной. И не один. Нам необходима помощь.

Мой ангел-хранитель, увидев наши затруднения, превращается в грузную нахмуренную женщину в монашеском одеянии и принимается усердно наводить порядок возле одной из могил недалеко от нас. Подходим ближе к монашке. «Грюсс готт! — Грюсс готт!»

— Вы не подскажете нам, где находится могила Беа Кальт? — спрашиваю я. — Она была похоронена двадцать лет назад.

Женщина показывает рукой:

— Старые могилы в той стороне. Здесь только недавние захоронения.

— Большое спасибо. И еще один вопрос. Есть ли сейчас среди монахинь те, кто был в монастыре в начале девяностых годов? Где их можно найти, чтобы поговорить?

Неулыбчивая тетка неохотно советует:

— Спросите в трапезной сестру Амалию. Она живет на горе уже лет пятьдесят и, может быть, сможет вам помочь.

Благодарим, идем в сторону старых могил. Каменные плиты становятся все искрошеннее, надписи читать все сложнее, живых цветов и венков все меньше.

— Смотри, Вадим, вот она! — дергает меня за рукав Лана.

От неожиданности я чуть не падаю и инстинктивно хватаюсь рукой за крыло потемневшего от времени ангелочка. На изъеденной временем простой плите, покрывающей соседнюю могилу, выцветшими буквами скупо выведено: «In memoriam — Beatrice Kalt (Devaux) 1952–1992». Больше ничего нет.

Стоим, смотрим. Вот то место, где лежит Беатрис Кальт. Нашли, и что дальше? Покойники — плохие путеводные нити. Беа нам ничего не говорит. Ни она сама, ни ее могила. В просверленную голову лезут непрошеные строки:

Ты ангел во плоти, иль, лучше, ты бесплотен!

Ты скачешь и поешь, свободен, беззаботен,

Что видишь, все твое; везде в своем дому,

Не просишь ни о чем, не должен никому[2].

Это Ломоносов о Беа Кальт. Переглядываемся с Ланой. Что дальше? Пойдем искать сестру Амалию? А что еще остается?

Возвращаемся в трапезную. Народу прибавилось. За столами сидят тихие компании — пьют пиво и вино, вполголоса беседуют. Подходим к прилавку, перед которым образовалась даже небольшая очередь.

— Я хотел бы поговорить с сестрой Амалией, — говорю я высокой молодой монашке.

Девушка ослепительно улыбается. Улыбка у нее такой яркости, что могла бы освещать по вечерам небольшую деревню.

— Я сейчас ее позову. Сестра Амалия моет посуду из трапезной. Вы можете пока подождать ее за столом.

Я заказываю два бокала монастырского белого вина и в сопровождении нахмуренной Ланы прохожу в зал. Выбираю свободные места у окна. Садимся рядышком на лавку. Пробуем вино. Моя кошка сердито фыркает:

— А вино у них кислятина! Скуловорот!

— Не вредничай, — примирительно улыбаюсь я, — она мне совсем не нравится.

Лана театрально закатывает свои большие непонятные глаза:

— Вот еще! Размечтался! Не воображай о себе то, чего нет.

Неужели все женщины сделаны из одного материала? Даже женщины-кошки. Видимо, в ребре Адама, из которого была создана Ева, сконцентрировалась вся вредность, ревность и противоречивость мира. Евины дочери в полной мере унаследовали эти несимпатичные качества.

Молча пью вино. Между прочим, неплохое. Терпеливо жду сестру Амалию. Лана тоже больше ничего не говорит. Все еще обижается, ревнючка. Уж и посмотреть ни на кого нельзя!

Сестра Амалия оказывается маленькой шустрой старушонкой. Старенькой, но еще бодрой. Она приязненно трясет наши руки и без лишних церемоний присаживается за стол. Я представляюсь, представляю вредную кошку и объясняю, что хотел бы узнать о недолгом пребывании в монастыре осужденной Беа Кальт. Сестра Амалия вспоминает Беа:

— А что? Женщина как женщина. Красивая, образованная, воспитанная, культурная. Никогда и не догадаешься, что она преступница.

— Вы общались с Беа?

Старушка мелко хихикает, прикрывая тонкие сухие губы маленькой ручкой, и говорит:

— Нам запретили общаться с фрау Кальт, но кто же такое выдержит? Мы все равно находили возможность перекинуться с ней парой-другой слов. Любопытно же. Ее келья находилась под землей, в подвале, отдельно от всех остальных. Окна там нет, дверь запирается снаружи. Фрау Кальт редко выпускали на дневной свет.

— Что же она делала в своем подвале?

— Молилась, наверное. Просила у Господа прощения.

— А вы лично разговаривали с Беа?

— А как же! Много раз, — охотно признается сестра Амалия.

Я задаю главный вопрос, ради которого мы и забрались на эту верхотуру:

— Беа не говорила вам, куда она спрятала тела Ханса и Гретель Райнер? Это дети, которые были убиты последними.

Старушка смотрит на меня прозрачными голубыми глазками. Улыбается и утвердительно кивает. Я взволнован. Вот оно, наконец! Сейчас узнаю.

— Вы помните, что она говорила? Это очень важно, сестра Амалия!

— К сожалению, не помню. Память совсем дырявая стала, — горестно разводит руками монашка.

Старая клюшка! Сначала обнадежила. А потом… Совсем как Густав Гоншорек из Лейдена. Но я пока не сдаюсь.

— Ну хоть что-то вы помните, сестра Амалия? Постарайтесь, пожалуйста!

Старушка напряженно хмурит морщинистый лобик. Видно, что старается. Потом с сожалением говорит:

— Уж простите меня, добрые люди. Это было так давно… Ничего в голову не приходит. Знаю, что фрау Кальт была здесь, что я с ней разговаривала, но о чем? Нет, ничего не могу припомнить…