через снайперский прицел, в любой момент ожидая подвоха, и служить для женщины щитом и мечом. Я чувствовала себя разведчиком в тылу врага… Но даже во время практики стала замечать, что бывает зеркально наоборот! И кто агрессор, а кто жертва – не всегда однозначно.

Поступает в родблок по ОМС молодая, откровенно пышная женщина. Милая, похожая на Анну Семенович, но очень уж большая – сто килограммов точно. То ли от природы такая, то ли в беременность прибавила, непонятно. Приехала в роддом на самом раннем этапе: раскрытие два пальца, схватки только набирают обороты. Лицо обиженное, с акушерками ведёт себя надменно, как со слугами. Попади она в другую смену, на порядок жёстче, там быстро разъяснили бы, кто тут главный.

Но дежурили самые добрые акушерки роддома, самые человечные и светлые (и зовут обеих Светланами). Дама общается с ними свысока. Тон – королевский, взирает как на придворную челядь:

– Попрошу меня не трогать! Собираюсь родить без вашей помощи, сама.

Я подумала: ого, осознанная, тоже, наверное, понимает, что в роддоме надо на всякий случай защищаться! Оттого порадовалась сначала, что ей попалась лучшая смена – что акушерки, что доктора. Даже анестезиолог, который (исключительная редкость!) сам считал, что эпидуральная анальгезия в родах нужна только для лечения патологий процесса, а большинству женщин даны ресурсы родить природно. И значит, наша дама попала в самую идеальную ситуацию, которая вообще только может сложиться по ОМС!

Через некоторое время роды входят в активную фазу. Но что-то всё капризнее и капризнее ведёт себя большая женщина. Всё чаще раздражённо говорит акушеркам:

– И когда уже это кончится? Сделайте же что-нибудь! Мне не нравятся эти схватки!

Им не особенно до неё – на двоих весь родблок и много мелких дел по анализам, КТГ, бумажкам, капельницам и т. п.

Пробую поговорить с роженицей, но та видит, что я стажёр и никак на меня не реагирует. И наконец, немедленно требует доктора, добавляя с претензией:

– Да что вы за врачи, если не можете мне помочь? Я на вас жалобу напишу! Уберите от меня это!!!

Приходит весёлый анестезиолог:

– Ну что, всё, бобик сдох? Смотри, какая ты большая, сильная – рожать бы тебе в поле! Ладно, спиной разворачивайся.

С ним она тоже общается надменно:

– Что это вы собираетесь мне колоть?

Доктор явно не ожидал такого обращения:

– А ты кто по профессии?

– Товаровед, – отвечает та гордо.

– Буду колоть тебе лучший товар из моей аптечки!

И обезболил её быстро и ловко – будто дротик в десятку метнул. Самый искусный из всех виденных мной анестезиологов: попадал мгновенно и точно всегда, в ста процентах случаев! В те времена, когда эпоха массовой эпидуральной анестезии только начиналась, и её фактически учились делать прямо на роженицах, это смотрелось настоящим волшебством. (В том же роддоме через некоторое время я наблюдала, как другой анестезиолог восемь (!) раз не смог попасть иглой в нужное место. Маялась измученная трудными родами женщина, тихо матерились давно намывшиеся и готовые приступить к операции врачи, вынужденные валяться на кушетке с задранными к потолку стерильными руками.)

Обезболенная гранд-дама на время успокоилась: лежит, дремлет. Мерно постукивает КТГ. Но, как это часто бывает, схватки ослабевают – у обезболивания в родах всегда есть обратная сторона. Когда ставят капельницу с окситоцином, падает сердце ребёнка. И доктор просит роженицу лежать на боку: в этой позе не пережимается пуповина и сердце сразу восстанавливается.

– Мне так неудобно!

Все – и акушерки, и доктор, и я – помогаем ей повернуться (тяжёлая, ног почти не чувствует). Но женщину перетягивает назад, мы опять её крутим. И, что особенно неприятно, она продолжает обращаться с нами как с прислугой. Как бы ни были все добры и терпеливы, раздражение сдержать довольно трудно. Мне велели сидеть с капризницей: не давать ей завалиться на спину и следить за сердцем плода.

И вот уже близко к потугам. Обезболивание отпускает – что хорошо: роженице пора снова начать тужиться самой. Но она не желает ничего ощущать, требуя «Уберите это от меня!» – имея в виду схватку. Все так от неё устали, что согласились и ввели вторую дозу.

Перевезли её из предродовой в родзал. Женщина, конечно, продолжает лежать на спине – в родзале по-другому никак. А сердце ребёнка страдает всё больше…

Два часа ночи, вокруг неё все работники родблока: реанимация, детские доктора, акушерки, дежурные врачи. Из-за плохого сердца принимается решение о вакуум-экстракции (извлечение живого плода во время родов через естественные родовые пути с помощью специального вакуум-экстрактора, чашечка которого присасывается к предлежащей части плода за счёт создания разрежения в зоне контакта). Делают надрез промежности, накладывают вакуум, который то и дело срывается с головки, обдавая окружающих кровавыми брызгами. Доктор до горла обмотался большой простынёй (тогда в роддомах ещё не использовалось столько одноразового белья и халатов).

Двое держат тяжёлые бесчувственные ноги, двое помогают тужиться: склонить подбородок к груди, правильно напрячься. Роженица, не понимая, как управлять мышцами живота и таза, тужится в лицо, в щёки, вся красная и потная. Эффекта от таких усилий – ноль: даже вакуумом невозможно быстро извлечь ребёнка без правильного старания со стороны женщины.

Сердце плода всё хуже. Ей командуют дышать и тужиться: как набирать воздух, как задерживать, мотивируют бессмысленным призывом помочь ребёнку, а между схватками нервно смотрят в монитор.

Наконец рождается мальчик – вялый, бледный. Сразу начинают работу реаниматологи. Крики и суету сменяет сосредоточенная тишина. Ждут первого вдоха, первых тонов сердца.

– Останься с ней, роди плаценту, – бросают мне на ходу.

Реанимационный столик не видно, хотя он всего в двух метрах от меня, так как врачи плотным кольцом сгрудились вокруг младенца. Вдох всеобщего облегчения: завелось сердце! И снова тишина – ждут появления дыхания.

И вдруг её нарушает громкий раздражённый вопрос:

– Ну чо там… Мне вес-то хоть кто-нибудь скажет?

Никто не отреагировал, только я в очередной раз ахнула про себя. Несмотря на страшноватый антураж родзала – всё вокруг забрызгано кровью, реанимационный ребёнок, напряжённо пытающиеся его оживить медики, – вопрос выглядел настолько дико и абсурдно, что прозвучал как чёрный юмор.

И вот новорождённый вдохнул, победа! А все остальные облегченно выдохнули… Кроме родильницы:

– И когда я теперь в душ смогу?

В этих родах никто не сказал ей ни одного грубого слова. Не унизил, не проявил агрессии или назойливого вмешательства – хотя все сердились и сильно утомились от неё. Самой суровой стала фраза акушерки Светы, когда при переводе из родблока она увидела на лице новоиспечённой матери полопавшиеся от