А своим безымянным пальцам они дали имена. Посчитали, что как-то несправедливо, что они – безымянные. Он назвал свой ее именем, она своему дала его прозвище. У них появляется потребность в новых и новых именах друг для друга.

Она протягивает ему второй наушник, чтобы он тоже слышал эту музыку. И шум моторов внутри прогулочного кораблика.

Он где-то откопал альбом с клипами Криса Айзека, и этот диск теперь они слушают и смотрят чаще всего. Когда он готовит. Когда она меняет лампочку, когда он пылесосит, а она чинит компьютер, когда они долго не засыпают и когда просыпаются.

У них появляются традиции и свои места.

Они открывают парадоксы юмора и смеются над тем, мимо чего раньше спокойно проходили. Потому что теперь они сообщники.

А еще они смеются над собой и друг над другом. Любовь ведь допускает шутки. И в этом-то ее и отличие от Надежды и Веры.

И вот первая разлука. И дожди. И появившиеся опять друзья, когда-то оставленные на время за ненадобностью. С ними уже не так интересно. И она тоже идет с ними в поход. А вернувшись, посылает ему в страну командировки свою фотографию, где она спит в спальном мешке.

И он там далеко умиляется и переживает, как бы ей не было жестко на твердой земле, без подушки.

Летят навстречу друг другу сотни тысяч печатных букв и знаков препинания. Слова меняются. Сначала это просто «скучаю», потом «как же тебя не хватает», потом уже серьезней: «не могу без тебя».

И вот он возвращается, и происходит то, что люди неуклюже называют так: «занимаются любовью».

И в их случае это похоже на обед в японском ресторане. Поели, а через час уже опять хочется.

Она идет по мосту через реку своего города. Река шире, чем Сена, Москва-река, Темза и уж тем более Тибр. Просто в ней не так много топили наложниц королей и не переправлялись с боями батальоны на другой берег. Ее город, тихий и красивый, находится вдалеке от важных мировых путей.

У нее в руке бумажный стаканчик с какао, и руке тепло.

Он проезжает мимо на машине и смотрит-смотрит. Не останавливается. Потому что хочет навсегда запомнить ее такой. И эту ее улыбку, которая и улыбка, и гримаса одновременно. Потому что ветер с реки дует ей прямо в лицо, треплет волосы и заставляет щуриться.

Медленно, одну за другой, он исследует подушечки пальцев на ее правой руке. «Вот это и есть Любовь», – думает она.

На пляже она фотографирует закат. Потом, конечно, эти снимки не сохранятся, их слишком много, и они все одинаковые, но сейчас… Сейчас она делает кадр за кадром. Закат и он. В связанном ею шарфе.

А вот эта фотография останется: как торжественно хоронили в песке пластмассового солдатика со сломанным ружьем.

А потом однажды утром она перестает отвечать на звонки. Час, три, полдня, целый вечер. И он думает разное, но самая главная мысль: «Что я сделал не так?» И он загадывает: сейчас проедет десять белых машин, и она перезвонит. Или: я выключу и включу телефон, и она перезвонит. Или: если в том магазине все еще стоит тот манекен, то все будет хорошо.

А и вправду все хорошо. Она забыла телефон в парикмахерской, а потом была еще в трех местах и в обратном порядке обходила их все в поисках пропажи. Зато уж, когда они встретились, их было не оторвать друг от друга. И когда она уснула, он еще долго-долго ерошил ее теперь короткие волосы. Почти ежик.

Еще она иногда сомневается: «Если он такой замечательный, то как он смог влюбиться в такую, как я?»

А он думает: «Она удивительная! Даже не потому, что полюбила меня. А потому, что полюбила меня такого».

Они оба, внутри себя, чуть пугаются, но все же больше радуются такому вниманию. Это с непривычки.

Эти любовники приходят в восторг от каждой новой находки друг в друге. Ее костяной гребешок. Его тяжелая зажигалка. Ее плюшевый мишка. Его старые бутсы. Ее привычка потягиваться, не открывая глаз. Как он чешет несуществующую бороду, когда волнуется.

Ночь без него. Она дома одна и наконец-то осознает, в чем дело. Она понимает, что такое с ней впервые.

Такое, когда не она любит человека, а человек просто рад ей, но весь в себе. И в трубку холодно говорит: «Перезвоню». И перезванивает через неделю.

И не так, когда любят ее. А она в это время обвиняет себя, что разучилась любить, что как-то потеряла способность чувствовать страсть. И почему она ее не испытывает к этому прекрасному человеку?

Нет-нет, сейчас она сжимает радостно кулачки и смотрит в небо. Она поняла, что на этот раз все одинаково. Чаши весов в равновесии, как у той скульптуры с завязанными глазами, изображающей, кажется, Фемиду. Понимает, что никто не любит больше или меньше.

И что, оказывается, так бывает.

Она зажмуривается и вскрикивает как-то так радостно, будто зверек.

А потом набирает его номер и звонит, просто так, чтобы пошуметь в его кармане.

Бодро подмораживало, когда мы с моим грустным и решительным другом вышли из бара. Этот мой друг, он сейчас подранен. Расстался с девушкой. Похоже, очень непросто расстался. Он начал курить. В его глазах решительность и боль.

В рафинированных же глазах девушек из бара либо пустота, либо, напротив, много всякого, но в основном безынтересного.

Сейчас мой товарищ обречен по меньшей мере на несколько месяцев страданий. Он постоянно будет возвращаться к разговорам, моментам, секундам. Ему будет трудновато слушать их музыку и совершенно невыносимо оказываться в тех местах, где им было хорошо. Такие переулки, парки, города он теперь будет избегать.

Но он не унывает! Друг знает, что будет непросто, но все пройдет. Однако кто-то рядом ему сейчас совсем не помешал бы. И эта кто-то явно не я.

Мы, утеплившись шарфами, прогуливаемся по полуночной столице, когда он произносит фразу, которую я когда-то слышал очень часто. Да что там слышал?! Сам не раз произносил.

Фраза такая:

«А ГДЕ В ЭТОМ ГОРОДЕ МЕСТО, ГДЕ СОБИРАЮТСЯ НОРМАЛЬНЫЕ ДЕВЧОНКИ?»

Я слышал ее и от девушек, только звучала она, конечно, несколько иначе:

«ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, ГДЕ У НАС КЛУБ ИЛИ КАФЕ, ГДЕ МОЖНО ВСТРЕТИТЬ НОРМАЛЬНЫХ ПАРНЕЙ?»

Да! Да! Точно! Ведь если все об этом говорят, значит, такое место есть. Наверняка. Я сразу представил себе такое кафе.

В голове закружилась прекрасная музыка, запели эльфы, затренькала музыкальная шкатулка. Сначала в легкой дымке я увидел это обетованное заведение. Затем туман рассеялся, и я уже мог любоваться этой дивной картиной, чуть обрамленной пушистыми облачками и пульсирующей прекрасными бликами-звездочками. Именно так в старых фильмах режиссеры показывали сладкие сны своих героев.

Вот оно, это скрытое где-то в ближайших переулках кафе, где сидят они.