знал. Обстоятельства подскажут. Но он никак не ожидал увидеть то, что они увидели,— два солдата несли носилки, на которых лежал человек в гражданском. Как только они услышали его жалобные вопли, Хоуп воскликнула:

— О боже мой! Ведь это Джим Ишида.

Вопли продолжались. Поль разобрал несколько фраз, которые донес порыв ветра:

— Я родился в этой стране… Никакого отношения не имею к Пирл-Харбору. Я такой же американец, как вы.— А потом, после нескольких неразборчивых выкриков, опять отчаянные патетические возгласы на высоких тонах: — Боже, благослови Америку!

— Что все это значит? — спросил Поль тихим голосом.

— Во время второй мировой войны он находился в одном из лагерей для интернированных,— объяснила Хоуп.— Может быть, он думает, что его снова хотят туда направить.

— Боже!

Из своего укрытия они наблюдали, как прошли солдаты. Ишида лежал на носилках и монотонно пел гимн, теперь уже гораздо тише. Следом за носилками шел сержант, которого они видели утром. Дуло его автомата было направлено на беспомощного пленника.

— О боже мой! — воскликнула Хоуп.

Поль посмотрел на нее, и без всяких слов потрясение, тревога, мольба, вылившиеся в этот возглас, относящийся к Джиму Ишиде, как бы выросли, охватывая и их, прятавшихся в туннеле, и весь Тарсус.

15 ЧАСОВ 50 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

Хоуп отвернула штанину джинсов на поврежденной ноге и осторожно сняла кед. Она опустила ногу по щиколотку в холодную воду маленькой горной речки, которая сбегала вниз по ущелью Тарсуса. Сидя в нескольких шагах от нее, облокотившись на ствол большого дерева, Поль блаженствовал. После всех волнений и даже — надо признаться — страхов они были в безопасности. Ничего в мире нет более правдоподобного, чем молодая пара, сидящая у горной речки. Это вполне естественно. Режиссеры и сценаристы, когда не могут придумать ничего лучшего, располагают своих актеров и актрис на берегах озер, океанов и речек. Кроме того, Хоуп, охлаждавшая ногу, чтобы не распухла лодыжка, никакого подозрения вызвать не могла.

Все происходившее было для Поля совершенно ново. Он, конечно, видел кинофильмы с убийствами, читал детективы и верил их авторам, как все верят, что опасность и страх порождаются острыми, яркими инцидентами, всегда объяснимыми и чисто внешними. Но он совершенно не знал, даже не мог предположить, что существует другой страх. Страх, возникающий из ничего, когда внешне все обстоит благополучно, но в любой момент может произойти что-то ужасное. Не знаешь, с чем бороться, что делать. Им надо было пройти незамеченными от выхода из туннеля до берега речушки — всего лишь какие-то пятьдесят — сто ярдов. В этом не было ничего сложного. Лодыжка у Хоуп болела, но она, опираясь на Поля и прихрамывая, сумела преодолеть это расстояние. Сейчас их беспокоила вовсе не лодыжка. Их угнетало воспоминание о выстрелах, похожих на хлопки детского ружья, о страшном виде Ишиды и его ужасных воплях, а также о стычках Поля с солдатами. Ясное голубое небо, яркое солнце, зеленая листва и горы, рядом такие четкие, а далеко на севере — пастельно-прозрачные, все это поразительно не соответствовало возникшему у них чувству затравленности, как у зверька, который скрывается днем от ястреба, а ночью от совы.

— Как нога? — спросил Поль.

— Ничего,— ответила Хоуп.— Вода помогает.

— Отлично, значит, вывиха нет. Да и не могло быть.

— Нет, иначе я бы не смогла ходить. Совсем бы не смогла.— И тут, без паузы, даже не повернувшись к нему, она спросила: — Что мы теперь будем делать?

Поль понял, что вопрос заключался в том, кто из них и как покинет Тарсус.

— Как далеко это? — спросил Поль.

— Что «как далеко»? После того, что мы недавно видели,— продолжала она, шевеля ногой в воде,— я уже не уверена, что дело только в том, чтобы пройти до дороги, обогнув гору. У них все серьезно, а мы даже не знаем, где они расставили свои посты.

— Тогда как же? — спросил он.

— Не знаю,— ответила Хоуп.— Мне кажется, что лучше всего пройти миль двенадцать на север, держась в горах, вдали от дорог, вдали от мест, где они могут ожидать чьего-нибудь появления.

— А что там? — спросил он.— Через пятнадцать миль?

— Пригород Туэле.

— А потом?

— Не знаю,— сказала она.— Но вы попадете в город, небольшой город. Это не такое место, где легко затеряться, но все-таки там будет в какой-то мере безопасно. Не могут же они послать туда роту солдат с винтовками, которая маршировала бы по улицам города, расстреливая людей.

— Но что можно сделать в Туэле? — спросил он.— После того как я туда доберусь, кому я смогу все рассказать?

— Кому угодно,— ответила она. Поль поднял травинку и обернул ее вокруг пальца.

Он представил, как расскажет все то, что произошло, официальным лицам, журналистам, всем, кто захочет его выслушать. Его рассказ будет звучать абсолютно фантастически. Кто ему поверит? Разве мало людей, которые звонят в полицейские участки, в редакции, на телевизионные студии и жалуются, что их убивают радиоволнами, что их сосед садист или что русские отравляют питьевую воду. Таких людей, вспомнил он, зовут «фифти-фифти», потому что они наполовину ненормальные. Полиция записывает их жалобы, говорит успокаивающие слова и немедленно забывает о них. Ведь он не сможет предъявить никаких доказательств.

— Кому угодно? — спросил он.— Вы думаете, что этот «кто угодно» мне поверит?

— Вы правы,— сказала она.— Погодите! Конечно, Дэн Такер. Он редактор газеты «Трибуна» в Солт-Лейк-Сити. Они с моим дядей уже много лет охотятся вместе осенью. Я его с детства знаю. Он бы мне поверил.

— Вам да, но не мне.

— Тогда должна идти я,— сказала она,— кроме того, вы больны и не знаете местность.

— А как же ваша нога?

— Эластичный бинт и высокие ботинки,— ответила она,— это все, что требуется.

— Нет, все не так просто. Пройти пятнадцать миль в горах! Когда вы последний раз прошли столько в Нью-Йорке?

— А когда вы последний раз прошли пятнадцать миль? — спросила она вызывающе.

— В прошлую среду. Я к этому привык. Я много времени провожу на природе, подолгу хожу с моими студентами во время практики.

— И я не такая уж хилая, Поль! — сказала она.

— Но вы не пуленепроницаемы,— ответил Поль мягко. И он не шутил, как бы