— Он ведь был уже твоим любовником.

— Помню, — проронила она без особой радости.

Мне не удавалось понять ни выражения ее лица, ни интонаций в голосе. И вообще непонятно было, зачем ей так хотелось застать меня с Рисом — или она наоборот, хотела застать меня без него? Она искала повод отозвать Риса обратно в страну фейри? Зачем, если так? Он никогда не числился в ее фаворитах, насколько помнили те, с кем я общаюсь.

— Я вижу страх на твоем лице, мой Смертельный Холод, — сказала она.

У меня руки невольно напряглись, прижали его крепче.

— Ты взялась его от меня защищать, Мередит?

— Я готова защищать от опасности любого из моих людей.

— Но он для тебя не любой?

— Да, не любой, — сказала я, потому что другой ответ был бы ложью.

— Посмотри мне в глаза, Холод, — приказала она. Он поднял взгляд. — Ты меня боишься, Холод?

Он сглотнул пересохшим ртом и хрипло сказал:

— Да, моя королева, я тебя боюсь.

— А Мередит ты любишь?

— Да, моя королева.

— Он любит тебя, племянница, зато меня боится. Рано или поздно ты обнаружишь, что страх действеннее любви.

— Я не собираюсь на него «действовать».

— Когда-нибудь придется. Когда-нибудь ты обнаружишь, что вся любовь, которая есть в волшебной стране, не заставит любимого повиноваться тебе. Ты захочешь тогда пустить в ход страх, а ты слишком мягкотелая, чтобы пользоваться этим оружием.

— Меня действительно не боятся, тетя Андаис. Я знаю.

— Смотрю я на тебя и боюсь за будущее своего двора.

— Если будущим нашего двора станет любовь, тетя Андаис, то я за него рада.

Она еще раз глянула на Холода, как голодающий на тарелку с едой.

— Ненавижу тебя, Мередит. Со всей страстью.

Я сумела не сказать вслух того, что крутилось на языке, но помогло мне это мало.

— Твое лицо тебя выдает. Ну, скажи, что у тебя на душе, племянница. Я тебя ненавижу, Мередит. Что ты хочешь сказать в ответ?

— Я тебя тоже ненавижу.

Андаис улыбнулась с искренней радостью. С кровати у нее за спиной сняли все вплоть до матраса. Наверное, крови от пытки Кристалла было столько, что даже она в этом спать не захотела.

— Позову-ка я сегодня Мистраля. И сделаю с его мощным телом то же, что уже сделала с Кристаллом, Мередит.

— Я тебе не могу помешать, — сказала я.

— Нет, пока не можешь.

На этих словах зеркало опять опустело. Я смотрела в собственные потрясенные глаза.

Холод на зеркало не взглянул. Просто сполз с кровати и начал одеваться. Даже в душ сперва не пошел. Ему просто надо было срочно одеться, и я его понимала.

Он сказал, не поворачиваясь ко мне — слишком торопился как можно быстрей чем-нибудь прикрыться:

— Я тебе как-то говорил, что лучше умру, чем вернусь к ней. Я говорил серьезно, Мередит.

— Знаю, — сказала я.

Он принялся распихивать по местам оружие.

— И повторяю теперь.

Я потянулась к нему. Он поймал мою руку, поцеловал и улыбнулся так печально, как никогда в жизни.

— Холод, я….

— Если ты хочешь сегодня быть с Рисом, лучше бы выбрать другую комнату. Еще одного ее визита я бы не хотел.

— Так и сделаем.

— Я проверю, как там Дойл.

Он полностью уже был одет и увешан оружием. Высокий, красивый, ледяной и прекрасный. Мой Смертельный Холод, такой же надменный и непроницаемый, каким я его увидела в первый раз. Но теперь я хранила воспоминание о его исступленных, широко раскрытых глазах, когда он вонзался в мое тело. Я знала, кто находится под этой холодной, тщательно контролируемой оболочкой, и дорожила каждой черточкой настоящего Холода. Того мужчины, который полюбил крестьянскую девушку и отдал ради нее все, что было у него и чем был он сам.

Он вышел за дверь, высокий и прямой, несгибаемый — для любого стороннего наблюдателя. Но я знала, почему он ушел от меня: он до смерти боялся, что королева заглянет к нам еще раз.

Я последовала совету Холода и перешла в другую комнату, поменьше — одну из многочисленных комнат в громадном гостевом Крыле. Мэви предложила нам занять и главное здание, пока она не вернется из Европы, куда сбежала после двух покушений, устроенных Таранисом с использованием магии. Даст Богиня, вскоре мы сможем сказать Мэви, что Таранис больше ни ей, ни кому-либо другому не угрожает, но надо сперва пережить нынешний день. Вообще я предпочла бы иметь собственное жилье, но мне просто денег не хватало разместить и прокормить чуть ли не двадцать сидхе. У тетки я содержание брать отказываюсь: слишком длинные и опасные ниточки тянутся от всех ее благодеяний.

Адреналин схлынул, и я себя чувствовала еще хуже, чем утром. Чем-то я заболеваю. Вот гадость.

Я теперь верила, что Холод будет меня любить, даже когда я постарею, но каково мне самой будет стареть, видя вокруг немеркнущую юность и красоту? Порой мне кажется, что не настолько я добродетельна, чтобы с честью все это переносить.

В новой комнате было темно. Единственное окно забрано ставнями, зеркало над туалетным столиком сняли — голая стена смотрится мирно и спокойно. Сюда никто с нежданным визитом не нагрянет. Вот почему я и выбрала эту комнату: мне необходимо отдохнуть, а неожиданных вызовов по зеркалу с меня на сегодня достаточно.

Со мной был Китто, свернулся калачиком в нежной прохладе чистых хлопковых простыней. Темные кудри легли мне на плечо, теплое дыхание согревало мою грудь. Руку он положил мне на живот, ногу перекинул через бедра, другой рукой перебирал мои волосы. Он один в моей свите был ниже меня ростом, ему удавалось свернуться у меня под мышкой, как я сворачивалась рядом с мужчинами повыше. Китто был в первой партии фейри, разделивших мою добровольную ссылку. Когда мы вернулись из волшебной страны, Дойл заставил его поработать на тренажерах, и теперь, несколько недель спустя, под лунно-белой шелковой кожей чувствовались мускулы. Мускулы, которых никогда раньше у него не было.

Рост у Китто четыре фута и одиннадцать дюймов, а лицо — как у ангела, не достигшего половой зрелости.

Впрочем, тут ему повезло с наследственностью: гоблинам нет нужды бриться. Я перебирала пальцами мягкие кудри, отросшие до раздавшихся в ширину плеч. Волосы у него были мягкие как у Галена — или как у меня.

Другой рукой я его обнимала, пальцы пробегали по ровной линии чешуек вдоль спины. В полумраке чешуйки казались темными, но на свету они радужно переливаются. Под пухлыми губами, прижатыми к моей груди, скрываются втяжные клыки, соединенные с протоками ядовитых желез. Отцом Китто был змеегоблин. Он изнасиловал Благую сидхе, а не съел: редкий случай, обычно змеегоблины — холодные твари в любом смысле слова. Страсти им неведомы, но что- то в матери Китто, видно, пробудило жар в холодном сердце его отца.