Китто высунулся из-под простыни чуть подальше.

— Так чего ты хочешь, Рис?

— Хочу извиниться, что когда-то не отделял тебя от Падуба, Ясеня и прочих.

— Я не такой сильный, как они.

Рис покачал головой:

— Ты добрый и ищешь доброты в других. Это не грех.

— Ты мне объяснял уже насчет греха. Если я понял правильно, то это грех, Рис, — быть слабым среди гоблинов. Грех, который чаще всего карается смертью.

Рис присел на кровать. Китто не вздрогнул, что уже было неплохо.

— Я слышал, ты решил сегодня остаться с Мерри, когда придут гоблины? — спросил Рис.

— Да.

— Они еще раз вызывали нас по зеркалу, когда Мерри ушла.

А, ну вот оно, подумала я.

Китто сел на кровати, крепко обхватив колени. Простыня с него соскользнула, да и с меня немного тоже.

— И что было?

— Кураг, Царь гоблинов, удивился, услышав, что ты сам вызвался помогать Мерри. Он сказал, что Падуб тобой пользовался как шлюхой, если не мог найти женщину по вкусу.

— Много кто мной пользовался, когда у меня не было хозяина, — сказал Китто как совершенно обыденную вещь.

— Он сказал, что одна твоя хозяйка очень любила братцев, и что ты ей тоже помогал.

Уверена, что Курах не так выразился. Гоблины насчет секса не говорили обиняками — кроме тех, кто, как Китто, всю жизнь проводил в подчинении. Как ни странно, но лучшими дипломатами среди гоблинов были самые слабые. Если за неверно сказанное слово тебя запросто прибьют или искалечат — научишься думать, что говоришь. Я училась именно так.

— Они нравились моей последней хозяйке, это правда.

— А что случилось с твоей последней хозяйкой? — спросил Рис.

— Я ей надоел, и она меня отправила искать новую хозяйку. — Он тронул меня за руку.

— Ты считаешь Мерри своей новой хозяйкой, — понял Рис.

— Да.

Этот поворот для меня был новостью.

— Китто, — сказала я, и он посмотрел на меня. — Ты считаешь, что если я о чем-то прошу, ты не вправе отказаться?

— Твои просьбы выполнять приятно. У меня никогда в жизни не было такой замечательной хозяйки.

Не на такой ответ я рассчитывала. Я посмотрела на Риса, пытаясь взглядом спросить: «И как же мне на это реагировать?».

Рис ответил вслух:

— Тысячелетний образ мыслей не изменится за пару месяцев хорошей жизни, Мерри.

Это верно, но мне не нравилось, что Китто считал себя так мало свободным в своей новой жизни.

— Ты сидхе, Китто, — сказала я.

— И гоблин тоже, — сказал он, как будто это все решает. Может, и решает.

— А почему ты вызвался помогать Мерри при визите Ясеня и Падуба? — спросил Рис.

— Никто из вас не знает, на что они способны. Мне надо быть здесь, чтобы если что плохое случится — то не с Мерри.

— То есть, ты заменишь Мерри, если дойдет до насилия?

Китто кивнул.

Я села и обняла его:

— Я не хочу, чтобы ты пострадал.

Он прижался ко мне.

— Именно поэтому я с радостью приму боль. И вообще я выносливей тебя.

— Если вы меня примете, я бы хотел остаться с вами на этот вечер, — сказал Рис.

— На эту ночь, ты имеешь в виду? — уточнила я.

— Нет, на это я пока не решусь. — Он глянул в сторону, потом снова на нас — но не на меня. — Не уверен, что мне хватит силы духа, как моему другу.

— Другу? — переспросил Китто.

Рис кивнул.

— Почему ты говоришь, что у меня больше силы? — удивился Китто.

— Я стал жертвой гоблинов всего на одну ночь — а потом боялся и ненавидел их годами. Ты мне показал, как я неправ. И все же я не уверен, что мне хватит силы остаться и смотреть, как Мерри отдается гоблинам. Не уверен, что смогу наблюдать и охранять ее. Тебя годами… мучили те самые гоблины, что будут с ней сегодня. И все же ты отдашься им во власть, чтобы защитить Мерри. Вот что я скажу тебе, Китто: такого рода храбростью я не обладаю.

Его единственный прекрасный глаз заблестел в полутьме.

Китто потянулся к Рису и взял его за руку.

— Ты храбрый! Я видел.

Рис покачал головой и зажмурился. Одинокая слезинка скатилась у него по щеке, сияя в полумраке, как не могла бы сиять человеческая слеза.

Китто кончиком пальца снял эту слезинку. Он предложил дрожащую каплю мне, но я качнула головой. Тогда он поднес ее к губам, и под взглядом Риса слизнул слезу с пальца. Слезы чуть меньше ценятся, чем кровь или еще одна жидкость, но все же ценятся высоко. Слышала, что иногда гоблины пытают жертву только для того, чтобы добиться слез.

Сидхе тоже умеют заставить плакать, но слезы для них ничего не стоят.

— Можно мне остаться с вами? — спросил Рис, и я знала, что спрашивает он не меня.

Китто пристально посмотрел ему в лицо — и кивнул.

Одежда и оружие Риса кучей громоздились на полу у кровати. Обнаженным он выглядел просто невероятно. У меня есть стражи с плечами пошире или талией потоньше, но ни у кого нет таких лепных мускулов на животе, груди, руках и ногах. Он весь — изящество, упругость и сила.

С любыми другими двумя стражами было бы слишком тесно, но Рис и Китто занимали места меньше других. Нам тесно не было.

Я лежала, чувствуя гладкую мускулистую близость двоих мужчин, и мне было хорошо. Я невольно закрыла глаза, наслаждаясь ощущением от их прижатых ко мне тел. Мне это было нужно — чтобы меня убаюкали любящие меня существа, чтобы меня обняли, прижали к себе, и чтобы не беспокоиться ни о чем. Может быть, Дойл понял, что я не заснула и не отдохнула бы рядом с ним, прислушиваясь к его стонам? Наверное, понял.

Только теперь, когда Рис и Китто гладили меня, целовали в плечи — то в одно, то в другое, — только теперь я поняла, что не секса мне сейчас хочется. Мне нужно было, чтобы меня обнимали, чтобы вокруг меня хлопотали. Неужели я так слаба, что хочу заботы, даже когда мужчина, которого я называю любимым, лежит раненый? Удовлетворюсь ли я когда-нибудь прикосновениями всего одного мужчины, пусть самого лучшего на Земле?

Я ни на грамм меньше не любила Дойла, лежа в объятиях двух других мужчин, но они мне давали то, чего он дать не мог: простую, ничем не отягощенную ласку. Ни одного, ни другого я не любила так, как Дойла. Я их любила, но… но их слезы мне сердце не ранили. Я огорчалась их печалям, но их кровоточащие раны не становились моими. От любви становишься и слабей, и сильней. На какой-то миг я сегодня решила, что моего Мрака больше нет — мне показалось, что я потеряла кусок себя. Я обмерла, забыла, что делаю и для чего. Очень опасный момент. И ведь то же самое было со мной, когда в волшебной стране едва не убили Галена. Я его любила с детства, и какой-то частью души не перестану любить. Но любовь к Галену — детская любовь, а я уже не ребенок.