– По-моему, вы пытаетесь меня контролировать, – говорит она, и он смеется:

– Вы каждый раз меня смешите.

– Нет, я серьезно…

– Нет, я серьезно, – обрывает он ее. – Вот получите медицинскую степень, тогда и сможем что-то обсуждать.

– А вот теперь уже вы меня смешите.

Так они обычно и разговаривают, а заканчивается тем, что она делает вид, будто соглашается с ним. Оба знают, что она держит дома и другие антидепрессанты, которые ей достают в Тихуане. Проблема в том, чтобы запомнить: что для чего и что как называется. С цветами у нее всегда путаница.

Она убирает за ухо прядь волос, проглатывает загадочную таблетку (Rx 13525) и запивает ее шампанским.

За то, чтобы привести себя в порядок.

«Молния» на платье расстегнута. Она лежит на животе, опираясь на локти. Сквозь шторы просачивается жидкий лунный свет. Тонкая простыня свежего воздуха ложится на нее, и обнаженная спина покрывается «гусиной кожей». Телефонный провод тянется к середине постели, едва преодолев горку подушек, и подрагивает от напряжения над самым покрывалом.

Номер она набирает инстинктивно. Может, это алкоголь и нервы, но звонки слышатся серией бесконечных спиралей, механическим урчанием, обрывающимся неожиданным «алло». Она узнает голос, знакомый ей почти так же хорошо, как собственный, но вспомнить, кому он принадлежит, не может, лишь связывает его с Актерской студией. Как будто контакт с кратковременной памятью сгорел.

– Кто это? – спрашивает Мэрилин.

– Вы же сами мне позвонили.

– Знаю, что позвонила, но…

– Джинни, – осторожно говорит голос.

– Джинни кто?

– Это ты, Мэрилин?

– Ты – Джинни Кармен?

– Господи, Мэрилин. Это Джинни.

– Что ты делаешь, Джинни?

Она не узнает Джинни – голос другой.

– Сейчас не самое удобное время… Ты же понимаешь, что я имею в виду, да? Ты ведь не на озере Тахо? Мне кто-то говорил…

Она не отвечает. Берет с прикроватной тумбочки бокал, допивает шампанское.

– Мэрилин? Ты еще здесь?

– Да, Мэрилин еще здесь.

– Милая, мы можем поговорить утром? Хорошо?

– Просто… я так устала. Не могу уснуть. Понимаешь, смотрю на таблетки и не могу их различить, а этикетки… они ничего не значат. Здесь все непонятное, вот я и подумала, что, может быть, ты подскажешь?..

Джинни смеется:

– Послушай, я вряд ли…

– Давай я опишу их тебе.

– Мэрилин, сейчас ночь. По-моему, с тебя уже хватит. Понимаешь, что я имею в виду? Я немного… ну, ты знаешь… К тому же у меня здесь небольшая компания, так что мне еще и слышно плохо.

– Тогда я просто назову цвета, ладно? Громко и быстро. Я просто хочу найти ту, которая нужна, вот и все. У меня уже сил не осталось. И я хочу найти ту, которая сработает.

Она слышит в трубке громкое дыхание Джинни. Слышит смех собравшихся в комнате мужчин и женщин. Смех звучит где-то далеко.

– Мэрилин? Слушай, – снова говорит Джинни. – Я хочу, чтобы ты прямо сейчас, быстро легла и уснула. Без всяких таблеток. А утром, когда проснешься, пусть играет Норма Джин. Отправь эту шлюшку спать. И перестань нести чушь. Представь, что мы в Нью-Йорке, где все это голливудское дерьмо можно отправить… Ты знаешь, куда. Мэрилин нужно уснуть. Выпускай Норму Джин.

– Джинни, мне ничего не надо. Ты только помоги разобраться с ними.

– Милая, да я телефонный провод буду неделю распутывать. Я не в той форме, дорогая, чтобы различать цвета на расстоянии. Сегодня не могу. Ты просто поспи сейчас.

– Пожалуйста, Джинни.

– Норма, – взывает голос из телефона. – Норма Джин. Где бы ты ни была – выходи, выходи!

Трубка в домике номер три снята необычайно долго. Оператор-телефонистка замечает это, работая с телефонным коммутатором, – мигающую, как надоедливое насекомое, лампочку. Лампочка мигает уже некоторое время, просто она не обращала на нее внимания из-за большого количества звонков. Что происходит в гостевых домиках, это, конечно, не ее дело, но какое-то чувство подсказывает – надо сказать кому-то, что там, похоже, не все в порядке. Такова профессиональная этика. Которая выше соображений приватности.

Бегущие по небу тучи частично затмевают луну. В домике становится еще темнее. Она хочет только одного – уснуть. Протягивает руку и хватает первый попавшийся пузырек. Ощупывает, будто читает по Брайлю[9]. Вытряхивает таблетку. Может быть, голубую. Может быть, зеленую. Делает заколкой дырочку, подносит ко рту, слизывает крошки, глотает и чувствует, как лекарство поступает в кровоток. Она заносит руку за голову, разжимает пальцы и роняет таблетку на зеленый ковер.

Телефонистка сообщает начальнику о том, что трубка в домике номер три необычайно долго снята с рычага. Они звонят мистеру Синатре. Тот ругается, потом говорит, что это не его проблема, что он вмешиваться больше не будет. У него нет времени на всю эту чушь. Потом успокаивается. Обдумывает услышанное. Решено послать в домик Питера Лоуфорда – пусть осторожно постучит, откроет дверь, заглянет и убедится, что все в порядке. Она ему доверяет, говорит Синатра. Они оба из Голливуда. Кто знает? Может быть, она сидит на кровати, прижимая трубку плечом к щеке, и просто прогонит его или покажет жестом, чтобы подождал. Или, может быть, она уснула, не заметив, что сброшенная туфля сбила с рычага трубку, и не слыша гудков.

Оператор надеется, что не все так просто. Как-никак именно она взяла на себя риск, подняв тревогу. Нарушение приватности гостей, особенно тех, которым было обещано уединение, – дело серьезное. С одной стороны, телефонистка надеется, что случившемуся есть простое, безобидное объяснение. Но в глубине души она рассчитывает на нечто ужасное, полностью оправдывающее ее вмешательство.

Она уже почти ничего не видит, и, хотя лежит на кровати, свернувшись, подтянув ноги, чувствует себя так, словно летит вниз, падает. Она по-прежнему одета, но вечернее платье словно парит над ней, издавая едва слышное гудение, как будто оно под напряжением. Ладони упираются в матрас, чтобы смягчить удар. Ей удается замедлить падение. Когда все кончится, когда можно будет, не опасаясь, подняться с кровати, она выберется из платья и отшвырнет его на пол. Потом вытянется на кровати, полностью обнаженная, ничем не стесненная. И тогда все будет просто. Она слегка отпускает тормоз, расслабляется и тут же погружается еще глубже.