Солнце перевалило за верхушки деревьев. Роберту Розену показалось, что оно уже пригревало, но тепло могло исходить также и от головешек сгоревшего дома.

Раненый умер, прежде чем его удалось доставить в госпиталь. На окраине деревни они выкопали ему могилу героя. «Гюнтер Бургхард», — написали они на березовом кресте. Оказалось, что он был одним из тех, кому предстояло отправиться в резервный батальон в Метц. После взятия этой деревни должно было последовать его откомандирование в Лотарингию.

Когда все успокоилось, и кухня попотчевала их солидным обедом, они простились с кандидатом на поездку в Метц. Гюнтер Бургхард был вычеркнут из списка, вместо него теперь должен был ехать Янош из Гельзенкирхена. Он бы охотно остался, сказал Янош, но в русской глуши слишком мало женщин. Это вызвало смех у всей роты, хотя тем, кто оставался, было совсем не до шуток. Трудно сказать, почему верховное командование сухопутных войск отправляет в Метц таких молокососов, как Янош, а женатых мужиков, подобных Вальтеру Пушу, заставляет по-прежнему мерзнуть в России. Пока Вальтер Пуш изрыгал проклятья, Годевинд устроил себе тихий час.

— Мне безразлично, где дьявол заберет меня с собой: в России или в Метце, — сказал он.

Лейтенант Хаммерштайн распорядился, чтобы отъезжавшие бойцы отдали свою теплую одежду тем, кто остается в России.

* * *

У меня начинается самая жаркая пора, а у него властвует Дедушка Мороз. Я провожу свое время в саду, обедаю, окруженная кустами сирени, даже послеобеденный отдых переношу на веранду. Но о сне нет и речи. Я наблюдаю за птицами, кружащимися в небе, и думаю, что восточнее Смоленска по-прежнему лежит снег. Далекий ландшафт представляется мне листом белой бумаги, на котором выделяется любой темный предмет, становящийся целью снайперов. Мой отец записал в своем дневнике, что молодые солдаты, прибывшие для замены на фронт, гибли в большом количестве, потому что их серые шинели выделялись за многие сотни метров на снежном фоне. Однажды он даже употребил слово «саван».

Неподалеку в бассейне плещутся дети. Женский голос призывает: «Не прыгайте с бортиков!» На улице разносчик мороженого дает знать о себе звоном бубенчика. Мой термометр показывает двадцать восемь градусов в тени, на завтра сводка погоды предсказывает тридцать три градуса. Загорелая женщина в телевизоре говорит о том, что над Россией проходит фронт высокого давления, и о том, что восточный ветер гонит горячий воздух в Центральную Европу. Лишь над моим отцом властвует самая настоящая зима. Молотком разбивает он замерзшее масло на мелкие куски и сосет их как леденцы. Для разделки хлеба он использует топор. Ему выдают новые сапоги, на два размера больше его ног, чтобы их можно было набить соломой и бумагой. Зимнее обмундирование приходится ждать, так как ни один поезд больше не ходит через Смоленск.

Вальтер Пуш сообщает своей жене, что с некоторых пор он кладет винтовку к себе в постель, чтобы не замерз затвор. Да, невестой солдата, действительно, является винтовка.

Почта доставляет мне увесистое письмо от Вегенера, но там нет открыток с видами сказочного Монте Кассино. Я ожидаю патронов, осколков бомб или человеческих костей, которые он собрал на месте некогда ожесточенных боев, но Вегенер присылает мне схему Бородинского сражения. Он ее скачал из Интернета. Я вижу холм за рекою Колоча, которая является одним из притоков реки Москвы. Кутузов находится на холме, напротив него — Наполеон.

«Последняя победа Наполеона», — так написано под схемой и в скобках от руки: «У бедного Наполеона не было танков».

Я сижу под своим разноцветным зонтиком, защищающим от солнца, и представляю себе рождественские свечи, красные огни и ели. Мыслями я давно уже перенеслась в декабрь. В Мюнстере Ильза Пуш меняет пирамиду, выстроенную из консервных банок, на рождественскую деревянную пирамидку с ангелочками. В Подвангене вечерами стучит в окна Дед Мороз, а в России Рождество утопает в снегах. На географической карте я отыскиваю населенный пункт Можайск севернее автомагистрали Смоленск — Москва. Недалеко от города нахожу черную точку на белом фоне: безымянную деревню, которой они овладели ранним утром в один из декабрьских дней. В деревне его настигает посылка с подарками ко дню рождения. В ней находятся рейтузы и три промороженных яблока из Подвангена. Он кладет яблоки в холодную воду и мигом съедает их после того, как они оттаивают.

Они задерживаются в деревне и ждут Рождества, так как именно к нему, как им было обещано, все должно закончиться.

Вегенер объясняет мне, что на самом деле происходит в тот период: в декабре начинается русское контрнаступление. Свежие сибирские дивизии намерены спасти матушку Русь. На лыжах сибиряки внезапно появляются в сумерках, выстреливают полностью диски своих автоматов и бесшумно исчезают в заснеженных лесах.

В моем саду я вижу, что температура на термометре в тени достигает двадцати восьми градусов, а южнее автомагистрали Смоленск — Москва она доходит до минус тридцати двух градусов, то есть разница температур составляет шестьдесят градусов. Этого никакая лошадь не выдержит.

Ильза Пуш пишет, что в Мюнстере люди тоже страдают от снежных метелей. В Подвангене русские пленные лопатами разгребают трехметровые снежные заносы. Это самая суровая зима после 1929 года, особенно сильно достается солдатам в их убогом обмундировании.

Тот, кому обещано, что он будет праздновать Рождество дома у теплой печки, не задумывается над тем, что ему нужно брать с собой перчатки и сапоги на меху.

— Как раз сейчас я праздную Рождество в России, — рассказываю я Вегенеру.

— Это был самый плохой из рождественских праздников во все времена, — считает он. — Посылки с рождественскими подарками с родины шли навстречу извещениям о смерти, которые отправлялись с фронта.

— Но снег играл и свою положительную роль, — говорит Вегенер. — Он замедлял все передвижения, останавливал пушки и танки. Лишь сибиряки на своих лыжах действовали беспрепятственно.

Тогда в сводках вермахта впервые прозвучало название реки Волги. Одна из немецких частей даже устроила празднование Рождества на левом берегу Волги к северу от Москвы. После этого на левом берегу Волги немцы были лишь только в качестве военнопленных.

— Тебе не хочется прокатиться по Волге? — интересуется Вегенер. — Ты могла бы на пассажирском теплоходе две недели путешествовать в самом сердце России до самого впадения Волги в Каспийское море.

— Да, да я поеду. В Подванген, на тихий Дон, к Днепру, на Березину, туда, где мой отец купался, и, наконец, на Волгу, но все это я сделаю, водя пальцем по географической карте.

— Через десять дней возвратится домой мой мальчик, — говорю я. — Все же я надеюсь, что он не уедет затем далеко от меня, его не отправят путешествовать в Афганистан, Македонию или к арабам.

— Ты не сможешь удержать его надолго, — говорит Вегенер. — Всегда найдутся новые места, где молодые парни захотят ощутить на себе, как дуют ветры войны.

Дневник вестфальца