Он не дал ей времени поднять руки к лицу, он мог повредить их, стреляя. Этого нельзя было делать. Рой выстрелил ей прямо в лоб. Она опрокинулась назад в кресле и упала рядом с Честером на пол.

Рой убрал пистолет, встал и обошел вокруг стола.

Честер и Джиневра лежали и, не мигая, смотрели на свет вверху. За стеклами уже была ночь. Они погибли сразу, поэтому крови почти не было. Их конец был скорым и безболезненным.

Этот момент для Роя был грустным и в то же время радостным. Грустным потому, что мир лишился двух просветленных людей, с их добротой, проникавшей глубоко в души людей. И радостным, потому что Честер и Джиневра больше не должны были жить в обществе равнодушных и непросвещенных людей!

Рой им завидовал.

Он достал из внутреннего кармана перчатки и надел их, чтобы провести определенную и важную церемонию.

Ногой он поднял кресло Джиневры. Придерживая ее тело, он придвинул кресло к столу, зажав мертвую женщину в кресле. Ее голова наклонилась вперед, и подбородок касался груди. Тихонько зазвенели ее бусинки на спутанных прядях волос. Волосы упали вперед, как занавес, скрывший ее лицо.

Он поднял ее повисшую правую руку и положил ее на стол, потом то же сделал с ее левой рукой.

Ее руки. Некоторое время он не отводил от них взгляда.

Ее руки были прекрасными как в жизни, так и в смерти. Великолепные, элегантные, красивые.

Они питали его надеждой. Значит, могло существовать совершенство. Неважно, насколько оно незначительно. Даже если присутствует лишь в паре чудесных рук, и тогда его мечта о всеобщем идеальном мире могла стать реальностью со временем.

Он положил свою руку на ее руки. Даже через перчатки его пронзило словно электричеством. Он задрожал от удовольствия.

Ему оказалось труднее справиться с Честером из-за его веса. Тем не менее Рою удалось перетащить его и усадить напротив Джиневры, но он скорчился в своем кресле, а не в том, где до этого сидел Рой.

В кухне Рой проверил все полки, заглянул в кладовку. Он собрал все, что ему было нужно, чтобы довести до конца последнюю церемонию. Он также зашел в гараж, чтобы взять там кое-что. Потом он все отнес в круглый зал и положил сверху ящика на колесах, в котором Джиневра держала все свои приспособления для чтения ауры и гадания.

Он вытер полотенцем кресло, на котором сидел, ведь на нем некоторое время не было перчаток и могли остаться отпечатки пальцев. Он также вытер хрустальный шар, часть стола, где сидел, хрустальные снежинки, которые раскладывал ранее, чтобы Джиневра прочитала его мысли и состояние духа. Он больше ничего не касался в комнате.

Несколько минут он открывал дверцы и просматривал, что находилось в ящике на колесах. Наконец ему попалось то, что могло подойти в данной ситуации. Это была пентаграмма, зеленый магический знак, выполненный на черном фетре. Этот знак использовался в более серьезных случаях.

Таких, как попытки установить связь с душами мертвых. Это были более сложные церемонии, чем попытки прочитать значение рунических камней, хрустальных шаров или же карты Таро.

Пентаграмма разворачивалась и превращалась в квадрат со стороной около восемнадцати дюймов. Рой поместил его посредине стола как символ потусторонней жизни.

Потом он включил маленькую электропилу, которую нашел среди инструментов в гараже, и отпилил у Джиневры правую руку. Рой осторожно положил руку в пластиковый контейнер, предварительно подложив под нее чистое кухонное полотенце. Рука как бы покоилась на мягкой удобной подушке. Рой закрыл запор контейнера.

Конечно, ему хотелось забрать с собой и ее левую руку, но он посчитал чересчур эгоистичным желание иметь обе ее руки. Было правильнее оставить левую руку для того, чтобы полиция, и коронер, и все остальные, кто будет заниматься этим делом, увидели, что у нее были самые великолепные руки в мире.

Он также поднял руки Честера на стол, положив правую его руку на левую руку Джиневры, лежавшую в центре пентаграммы. Так он выразил свое убеждение, что в лучшем из миров они будут вместе.

Рою хотелось обладать такой психической энергией или безупречностью, чтобы суметь освободить дух мертвых. Тогда бы он сейчас же узнал у Джиневры, не стала бы она возражать, если бы он забрал себе ее левую руку тоже.

Рой вздохнул, взял контейнер, где лежала рука Джиневры, и неохотно вышел из круглого зала. В кухне он позвонил по телефону 911 и сказал полицейскому дежурному:

– "Место в стороне от дороги" и есть то самое место. Так печально. Пожалуйста, приезжайте туда.

Он не положил трубку на аппарат. Потом быстро вынул еще одно полотенце и поспешил к двери. Насколько он помнил, войдя в дом и следуя за Честером, он ничего не касался. Теперь ему следовало только вытереть дверной звонок и выбросить полотенце по дороге к своей машине.

Он выехал из Бербанка, миновал холмы и углубился в район Лос-Анджелеса. Проехал по улицам Голливуда. Яркие надписи на стенах разных зданий, машины со всякими молодыми подонками, которые раскатывали в поисках всевозможных беспорядков, непристойностей и драк, порнолавки и театрики, пустые магазины и замусоренные тротуары и многие другие признаки свидетельствовали об экономическом и моральном хаосе. Ненависть, зависть, жадность и похоть загрязняли воздух вокруг сильнее любого смога. В данный момент его ничто не волновало, потому что он обладал предметом такой идеальной красоты и великолепия, который доказывал, что во Вселенной работает великая и мудрая творческая сила. В его контейнере лежало подтверждение существования Бога.

* * *

Спенсер ехал по шоссе, вокруг была темнота. О цивилизации свидетельствовали только темное шоссе и машины, которые мчались по нему. Умолкли почти все радиостанции. В этот миг Спенсер почувствовал против своей воли, что его притягивает более глубокая темнота и странная тишина другой ночи, минувшей шестнадцать лет назад. Им завладели воспоминания. Он не мог избавиться от них, не пройдя очищение. Ему нужно было поговорить о том, что он видел и выстрадал.

Ему не перед кем было исповедоваться – кругом были холмы и шоссе. Он мог все рассказать только своей собаке.

* * *

...Я спускаюсь по лестнице. Я обнажен по пояс и иду босиком, потирая руки и не понимая, почему мне так страшно. Возможно, именно в тот момент я почти осознал, что спускаюсь туда, откуда мне никогда не будет суждено подняться.

Мое внимание привлек крик, который я слышал из окна. Потом я увидел сову. Крик был коротким и прозвучал всего два раза, и еще повторился очень тихо, он был таким жалобным и пронзительным, что память о нем не оставляет меня. Должно быть, странные ощущения и ужасы могут соблазнить четырнадцатилетнего парня так же легко, как и загадка секса.

Я спускаюсь по лестнице, пересекаю комнату, где залитые лунным светом окна слабо светятся, как экраны телевизора. В комнате стоит старинная, похожая на музейную, мебель, и ее можно различить только по угловатым теням в сине-черном мраке. Я прохожу мимо произведений Эдварда Хоппера, Томаса Харта Бентона и Стивена Акблома. С картин последнего на меня смотрят странные светящиеся лица с удивительным выражением. Их невозможно понять, как и идеограммы незнакомого языка, разработанные в мире, отдаленном на миллионы световых лет от Земли.