А она продолжала смотреть на меня в упор и петь:

И вот на этом конкретном и прямо ко мне обращенном слове аспирантка вдруг отложила гитару. Я понял, что решительный момент настал, и…

С тех пор прошло пятьдесят пять лет, я уже могу честно признаться: я не только струсил! Нет, самым позорным образом я просто сбежал от высокой чести стать мужчиной с аспиранткой Литинститута! Скажу больше – с того дня я вообще бросил писать стихи! Да, да, я помню: тут же, прямо из общаги, я помчался в Литинститут, забрал свой аттестат зрелости (непонятно, почему их дают школьникам после десятого класса) и отвез его подальше от Литинститута, во ВГИК. То есть, сбежал от моей с детства возлюбленной Поэзии совсем к другой девушке – к Драматургии.

Едва поселившись абитуриентом во вгиковском общежитии в городке Моссовета, я отправился искать телефон-автомат. Куда я собирался звонить, не помню, но помню, что единственный на всю общагу телефон был в конце коридора на пятом, женском этаже. И вот, подходя к этому телефону, я вдруг увидел нечто совершенно немыслимое, фантастическое, дух захватывающее и разум отшибающее, – двадцатилетнюю Ларису Лужину. Это стройное длинноногое чудо с валаамскими озерами глаз и распущенными, как у русалки, волосами еще не было известно стране по фильму «На семи ветрах», а на фоне июльского заката, пламеневшего за окном, совершенно запросто, буднично стояло у телефона-автомата в коротеньком ситцевом халатике. Я обмер. Мало того, что яростное, пробивающее ситцевый халатик солнце обнажало передо мной эту богиню юности, женственности и ветрености до каждой жилки на ее высокой шее, но плюс к этому я как-то враз, всем своим существом углядел и ощутил в ней еще и талант красоты. Впрочем, я не знаю, какими словами передать это чувство. Мне кажется, за годы работы в кино я видел немало красивых женщин, но того особого качества, которое является ТАЛАНТОМ красоты, – нет, это крайне редкое сочетание. Лариса Лужина была первой, чей дар красоты зазвенел в моем пульсе, крови и поджилках так громко, что там уже не осталось места ни для каких земных помыслов. Я просто стоял и смотрел на нее, как африканский туземец на соткавшуюся из воздуха нимфу. И, наверное, это было написано на моем лице таким крупным шрифтом, что Лариса, глянув на меня, расхохоталась от всей души. Недавно на ее юбилее в Культурном центре Виторгана на Остоженке я рассказал, как катился тогда ее смех за мной по лестнице – «звеня и подпрыгивая»…

Но даже в панике убегая от немыслимой Ларисиной красоты, я понял, что должен учиться во ВГИКе, только во ВГИКе!

Однако во ВГИКе у Азербайджана не было зарезервированных мест, и бдительная кафедра истории КПСС меня, конечно, тут же срезала на экзамене. Я пошел в деканат сценарного факультета забирать свои документы, а там сказали: «Зачем вам? Во всех институтах прием уже закончился, вы их никуда не сможете подать. Пусть они останутся у нас, а вы приезжайте на будущий год». Я пожал плечами и вернулся в Баку, в газету «Бакинский рабочий». К весне 1960 года у меня уже был там свой кабинет, я вел сатирическую субботнюю страницу «Пером Моллы Насреддина» и раз в неделю газета печатала мои «подвалы» – очерки или фельетоны. Впереди была должность заведующего отделом, но занять ее без диплома о высшем образовании мне, беспартийному, было невозможно, и я написал во ВГИК, чтобы мне почтой вернули аттестат зрелости, он мне нужен для восстановления на заочном отделении АГУ. Однако через пару недель вместо аттестата пришло написанное от руки трехстраничное письмо от профессора Киры Константиновны Парамоновой, декана сценарного факультета ВГИКа. Мне, провалившемуся на экзаменах абитуриенту, Парамонова писала, что меня помнят по вступительным работам и обязательно ждут летом на экзамены.

Я воспрял духом и, как сказали бы Ильф и Петров, «Остапа понесло». В результате моих газетных фельетонов были сняты два местных министра, за что главный редактор «Бак. рабочего» Николай Николаевич Гладилин получил партийный выговор. Но мне сказал: «Не обращай внимания! Работай!» Иными словами, я ходил у него в любимчиках наравне с Григорием Огановым, Александром Кикнадзе и Неллей Исмаиловой, которых вскоре забрали от нас в Москву, в «Комсомольскую правду», «Советский спорт» и «Известия». Поэтому когда следующим летом я пришел к Н.Н. и сказал, что мне нужен отпуск для сдачи экзаменов во ВГИК, он ответил:

– Отпуск я тебе дам, но учиться ты там не будешь.

– Почему?

– А какая там у студентов стипендия?

– Двадцать два рубля в месяц.

– Вот! А ты сейчас зарабатываешь двести и даже двести пятьдесят! Так что езжай, все равно вернешься…

Я уехал, был, несмотря на огромный конкурс, единственным с «пятым пунктом», принятым на сценарный факультет ВГИК, но… Это было уже неважно. А важно было то, что к этому времени Лариса Лужина вышла замуж за красавца Лешу Чардынина с операторского факультета…

Итак – стоп! Прежде чем идти дальше по фабуле своей жизни, я должен сделать одно признание: я всегда столбенею перед незаурядной женской красотой. У меня отнимается речь, я теряю голос, разум и пульс. Впервые, как сказано выше, я испытал это при встрече с Ларисой Лужиной, а вторым таким потрясением была восемнадцатилетняя Валя Шендрикова, сказочная русская дива и студентка Вахтанговского училища еще в ту пору, когда Козинцев и не думал снимать «Короля Лира». Но в период между двумя этими встречами я уже окончил ВГИК, пообтерся в Москве и обнаглел до такой степени, что стал назначать Вале свидания. Однако ничего путного и земного из этого выйти не могло – сказочная Валина красота держала меня в столбняке даже тогда, когда я, превозмогая немоту обожания, пытался что-то говорить ей, шутить. Нет, даже когда Валя приходила ко мне на свидания, ничего, кроме облака оторопи, не было в моих штанах. Но зато я первый привел ее в кино! Это было в 1967 году, когда на «Мосфильме» запустили в производство мой первый фильм «Эта длинная зима». В моем сценарии были две женские роли, на одну из них режиссер тут же пригласил Валю Малявину, знаменитую в то время по фильму «Иваново детство», а на вторую – на роль юной поварихи в геологической партии – я привел к нему еще никому не известную Валю Шендрикову. Но режиссер сделал кислое лицо:

– Эдуард, ну кого вы мне привели?!

Я смолчал, но затаил в душе некоторое упрямство, поехал во вгиковскую общагу и назавтра привел к нему Валю Теличкину – она в то время заканчивала сниматься в «Журналисте» у Герасимова, никто не видел ее на экране, но мы с ней дружили еще с третьего курса, и я знал, печенью чувствовал ее актерский дар.