нашёл слов для возражения. Однако сюрпризы на этом не кончились.

— А вот ещё одна, — сказал пизанец.

На сей раз в руках Раймунда оказался пергамент.

Пускай один уйдёт, чтоб

Дать дорогу двум.

Запомни же, что нет

У коршуна врага страшней, чем

Ласточка с кровавыми хвостами.

— Что это? — проговорил владыка Триполи. — С ласточкой мне уже вроде всё понятно, а кто коршун? И кто этот один, который уйдёт? Куда это он уйдёт?

Впрочем, точности ради, скажем, что графа куда более интересовали те двое, которым один должен дать дорогу. Вернее, не должен, а, как можно было догадаться, уже дал.

Времени на объяснения ушло довольно много, и прежде всего потому, что сеньор Ботруна очень стеснялся высказать догадку относительно того, кого неизвестный поэт в своём иносказательном пятистишии назвал коршуном. В конце концов Раймунд догадался сам. С тем, кто и кому, по мнению автора послания, должен был дать дорогу, также всё прояснилось, поскольку сенешалем на место Милона де Планси король Бальдуэн как раз на днях назначил своего недавно выкупленного из плена дядю, номинального графа Эдесского Жослена де Куртенэ. Регент не смог воспрепятствовать этому.

Поскольку относительно второго из двух граф и его посетитель так ни к какому мнению и не пришли, гадания на этом и закончились, однако вопросы остались.

— Первое письмо мне передали госпитальеры, — сказал пизанец. — А второе мои доверенные лица заполучили прямо из ларца, стоявшего в спальне дома благородной дамы Агнессы. Это обличает тайные связи матери короля с тамплиерами в делах, которые едва ли понравятся королю. Ясно, что и орден Храма, и семейство Куртенэ замешаны в убийстве короля Аморика и сеньора Трансиордании Милона де Планси.

— Теперь мне становятся понятными причины столь усилившегося влияния фламандца! — проговорил граф, качая головой. — Надо полагать, магистр Одо имеет основания испытывать благодарность к своему товарищу... — Пришедшая в голову мысль показалась регенту Иерусалима просто дикой. — Нет, никак не могу поверить в то, что они осмелились поднять руку на самого короля!

Раймунд покачал головой. Надо сказать у него имелись все основания не хотеть верить в то, что казалось Плибано очевидными фактами. И всё же... Аморик хотел распустить орден Храма, вернее, слить оба ордена в один и поставить его под командование одного человека. И уж конечно, человеком этим едва ли стал бы брат Одо. Между тем последний приходился младшим братом самому Годфруа де Сент-Омеру, ближайшему соратнику Юго де Пайена, одному из девяти основателей братства бедных рыцарей Христа. Что же получалось? Теперь никто, даже король, не в силах что-либо сделать с храмовниками? Не просто не в силах, подобные намерения могут весьма дорого обойтись даже монарху. Ничего себе открытие!

— Но... какая же связь между этими письмами? — спросил граф вассала, понимая, что пауза затягивается до неприличия. — Одно из них — угроза... да-да, угроза, и ничего больше! А другое? Оно больше похоже на руководство к действию, не так ли? К нему надо отнестись серьёзно... Хотя... Дама Агнесса и тамплиеры легко отопрутся, мы не сможем ничего доказать. Более того, попытка сделать это, имея на руках такие сомнительные улики, обернётся против нас.

— Сможем, ваше сиятельство! — победно воззрившись на сюзерена, воскликнул Плибано. — В подвале моего замка находится не кто иной, как сам Роберт Санг-Шо!

— Роберт Санг-Шо?! — Раймунд вытаращил глаза. — Как вам удалось поймать его? Я вообще сомневался, что таковой существует...

— Существует, государь. И более того, он был собратом ордена Храма, служил вместе с нашим дорогим Жераром.

— Наградите того, кто схватил убийцу! — Граф почувствовал, как возбуждение охватывает его. Живой свидетель тёмных делишек храмовников, исполнитель их тайных приказов! Это обстоятельство круто меняло дело. Тут уж юному королю Бальдуэну придётся выслушать дядюшку. Может, теперь наконец удастся добиться объединения храмовников с госпитальерами?! Сколько уж копий изломано в дебатах по этому поводу! Однако, если удастся доказать, что король Амори́к поплатился за свои попытки жизнью, тамплиеров не спасёт заступничество даже самого римского понтифика. Впрочем, едва ли папа Александр встанет на их сторону в таком деле. — Роберт в чём-нибудь признался?

— Насколько мне известно — нет, — покачал головой Плибано. — Но признается. Уж мы его спросим как следует. Как только мои люди привезут его сюда.

— Когда?!

— Скоро, государь, очень скоро, — пообещал пизанец. — Я послал за ним ещё утром, как только узнал, что вы меня примете. Теперь вечер, его уже должны привезти.

— Почему вы сразу не сказали мне?! — с нетерпением воскликнул Раймунд. — Ходили вокруг да около!

Тут ботрунский вассал продемонстрировал прямо-таки сверххристианское смирение. По его тону можно было предположить, что прямо сразу после беседы он отправится в монастырскую келью, где станет нещадно бичевать себя кнутом за прегрешения перед сюзереном, а значит, и перед Богом.

— Я знал, что виноват перед вами, государь, — проговорил он со вздохом. — И поэтому не хотел, чтобы вы подумали, будто я намеренно стараюсь избежать заслуженного выговора. Получив его, я с чистой душой смог поведать вам новые обстоятельства относительно козней, которые плетут против вас и короля Иерусалимского братья Храма и дама Агнесса.

«Чёрта с два! — подумал граф. — Ты хотел набить себе цену, купчишка! Ваш брат не успокоится, пока не выжмет из ситуации всю выгоду до капли, как масло из жмыха. То-то я смотрю, ты всё в окно поглядываешь! Верно, велел доставить этого Роберта Санг-Шо до того, как стемнеет? Ну что ж, поглядим на твоё приобретение...»

— Ваше сиятельство, — продолжал Плибано. — Я думаю, что неплохо бы пригласить сюда Раурта из Тарса, чтобы он мог опознать...

Он не договорил. Внезапно со стороны входа в покои правителя Триполи раздался какой-то шум, и тотчас в дверях появился растерянный стражник.

— Государь... — проговорил он очень взволнованно. — Там человек из Ботруна. Он весь в крови...

— Впустить! Впустить немедля, болван! — что было мочи закричал Раймунд. — Сейчас же...

Но больше напрягать голосовые связки ему не пришлось. Окровавленный воин, которого перестали удерживать стражники, прорвался в кабинет графа.

На солдата было страшно смотреть. Шлема он лишился, волосы на голове превратились в какое-то невообразимое чёрное от крови месиво. Кровь, перемешанная с дорожной пылью, покрывала также табар и доспехи. Казалось, человек этот чудом