— Это безнравственно, Николай Платонович, — едко заметил Шумилин, — Цель оправдывает средства, так что ли? Моё правило: я не нарушаю закона.

— А вот моё правило, — также едко парировал Карабчевский, — Я готов нарушить закон, если только это пойдёт на пользу самому закону.

— Я думаю — это демагогия, закамуфлированный правовой нигилизм.

— Отчего же? Если бы это было действительно так, мы бы и поныне жили древнеримским правом. Для того, чтобы создать новый, улучшенный закон, надлежит нарушить старый и убедиться, что нарушение пошло ему на пользу.

— Польза и вред относительны, закон же должен быть абсолютен. Посмотрите, как в Северной Америке англосаксы обошлись с индейцами; посмотрите, как англичане колонизировали Полинезию, доказывая, что тамошние аборигены вовсе не биологические люди! Что же мы видим: закон некоторых стран уважает право соплеменников на жизнь и защиту имущества, но при этом пренебрегает подобными же правами иных народностей! Это ли не лицемерие, санкционированная Властью подлость? Признайтесь, как юрист, что существуют абсолютные юридические нормы, которыми нельзя пренебрегать, поскольку с их отменой исчезает само понятие права. Вас же учили этому в университете..!

— Алексей Иванович, это на Вас так влияет воздух Невского проспекта, — засмеялся Карабчевский, намереваясь перевести разговор в шутку, — Мы непременно продолжим этот юридический спор, на самом деле весьма интересный и отнюдь неоднозначный… но в другой обстановке, скажем, после спасения Мироновича. Пока же давайте вернёмся к делу.

— Наша неизвестная дама явно интересовалась местами возможного сбыта своих часов и расплющенных серёжек. В этом отношении касса Мироновича также представляла для неё определённый интерес, — продолжил Шумилин. — После посещения дантиста она вполне могла направиться на Невский к Мироновичу, благо его касса располагалась не очень далеко.

— Её поведение чем — то напоминает действия наводчицы или разведчицы. Я не удивлюсь, если окажется, что где — то неподалёку от этой дамы крутился её друг, — задумчиво пробормотал Карабчевский, — Мне кажется, что самые важные Ваши открытия можно свести к следующему: во — первых, полиция направила в район, прилегающий к месту преступления, агента, легендированного под точильщика ножей. Мне кажется, это свидетельствует об определённой неуверенности следствия в собственной версии даже несмотря на арест Мироновича. Этот момент очень важен для моей защиты. Во — вторых, удалось установить причину перестановки мебели в задней комнате. Напомню, что перестановка стульев расценивалась следователем Саксом как одно из доказательств виновности именно моего подзащитного, дескать, постороннему убийце незачем возиться с мебелью. Теперь мы знаем, что стулья были переставлены одним из дворников по просьбе самой Сарры. Вопрос для чего это было сделано пока открыт; ведь у погибшей было спальное место в одной из жилых комнат, так по крайней мере утверждал сам Миронович.

— Вам следует иметь в виду, Николай Платонович, что дворник Прокофьев вряд ли признается в перестановке, — подчеркнул Шумилин, — Он уже дал официальные показания, в которых утверждал, что ничего об этом не знает.

— Я думаю он просто испугался. На фоне всеобщего ажиотажа он решил, что лучше всего будет, если он станет отрицать сам факт посещения кассы за несколько часов до убийства.

— Скорее всего это так. Они — дворники — маленькие люди, на них легко всё свалить, и они прекрасно это понимают. Так что строго его судить нельзя.

— Для меня важно то, что вопрос о перестановке мебели в принципе прояснён. Это повышает моё доверие к клиенту; я вижу, что он мне не лжёт и я начинаю увереннее себя чувствовать… — Карабчевский задумался на минутку, — Третье Ваше открытие касается неизвестной дамочки. Мне очень бы хотелось, чтобы Вы её нашли.

Они вышли к Фонтанке и остановились перед Аничковым мостом.

— У меня к Вам две просьбы… — сказал Шумилов, но Карабчевский не дал ему закончить:

— Да — да, деньги, я понимаю, сейчас зайдём в кондитерскую и проведём маленькую калькуляцию.

— Спасибо. — поклонился Шумилов, — Но речь не только о деньгах. Возможно, мне потребуется попасть в помещение кассы Мироновича. Вы говорили, что у Вас есть на связи некий полицейский, помогающий в работе. Он не может завладеть на пару часов ключом от кассы и печатью участка?

Карабчевский задумался на какое — то время, затем мечтательно проговорил:

— Я бы и сам хотел попасть в кассу… Посмотреть на всё своими глазами… Что там за засов на двери, что за потёки воска на полу, что это за загадочная витрина, которую невозможно открыть… Не знаю, готов ли мой помощник пойти на такой риск… Он ведь рискует почти полной пенсией… Но я с ним обязательно поговорю на эту тему.

Они спустились в полуподвальную кондитерскую, где Карабчевский заказал чай с молоком, а Шумилов кофе. Там они пересчитали расходы, понесённые Алексеем в ходе розысков. Адвокат безропотно отсчитал деньги и прибавил к этой сумме 50 рублей ассигнациями — оклад за 2 дня работы Шумилова по этому делу.

Через четверть часа Алексей шагал по набережной Фонтанки в сторону дома, предвкушая, как наберёт полную ванну горячей воды, погрузится в неё по самый уши, затем хлопнет рюмочку коньку и завалится спать. Завтрашнее утро следовало начать с посещения «Общества взаимного кредита» для того, чтобы попросить отпуск ещё на пару деньков. После этого, видимо, у него будет много беготни. Так что хорошо было бы этой ночью выспаться.

Однако кто — то в небесной канцелярии явно не хотел, чтобы Шумилов этой ночью лёг пораньше спать. Буквально перед самой дверью парадного подъезда Шумилова остановил младший домовой дворник по имени Кузьма:

— Алексей Иваныч, Алексей Иваныч, — заговорщически оглядываясь, зашептал он, — У Вас на квартире засада. Вас дожидается…

— Что — о — о?! — оторопел Шумилов; вот чего он действительно сейчас никак не ожидал так это засады, — Что ты несёшь, Кузьма?

— Госпожа Раухвельд, улучив момент дала знать… Прислала ко мне кухарку через чёрный ход, велела Вас предупредить на подходе… Вот стою, глаз не смыкая, Вас сторожу.

— Так что ж ты тут стоишь, бестолочь?! Ты квартальному свистнул, полицию позвал?

— Так полиция и сидит в засаде… На Вас, стало быть. Брать Вас будут.

У Шумилова закралось подозрение, что Кузьма чего — то не договаривает.

— Ну — ка, по порядку всё объясни. Это кто ещё меня собирается «брать»?

— Явились двое, значит, оч — чень мрачные субъекты. Но я ещё не заступил, Филофей стоял… Филофей сразу почувствовал нелады. Останавливает их, куды, дескать, направляетесь? А они эдак: к Шумилову! Ну бо — О — орзые…

Было похоже, что дворник собрался растянуть свою сагу до утра. Шумилов на него цыкнул: «Говори по делу!»

— Филофей проводил их наверх, к госпоже Раухвельд. — Кузьма подтянулся и заговорил без лирических отступлений, — Через полчаса ко мне с набережной забегает Палашка, говорит, барыня её послала сказать, что явившиеся господа из сыскной полиции желают видеть Вас… Сидят, значит, пьют кофе и никуда не уходят. Главный среди них Агафон. Плохое имя, Агафоны все сычи!