— Да, очень-очень. Может, они появились даже раньше, чем мы. И не было и дня, когда бы мы не старались украсть у них мед. — Алоис рассмеялся. — Уже в бронзовом веке люди лакомились медом, и я собственными глазами видел у нас в Линце, в музее, под стеклом, старинные гравюры, гравюры эпохи Средневековья, на которых запечатлены сцены пчеловодства. Это был уже очень серьезный промысел. Хотя и варварский, чудовищно варварский.

Несмотря на ревматизм, Алоис шагал довольно стремительно. Грудь маленького Ади бурно вздымалась; мальчика раздирали противоречивые чувства: восторг оттого, что он разговаривает с отцом, и страх, что он за ним не угонится (Ади и сейчас уже не столько шел, сколько бежал вприпрыжку). На него обрушился водопад незнакомых слов и словосочетаний. В августе, когда он стоял под ореховым деревом, внезапный порыв ветра сорвал с ветки три ореха; твердые, как камешки, они попали ему прямо в темя, но было во всем этом что-то такое властное и вместе с тем естественное, что мальчик даже не решился заплакать. Ему показалось, будто сами орехи приказывают не издавать ни звука. И сейчас такими орешками оказались «бронзовый век» и «эпоха Средневековья», хотя про Средневековье он вроде бы уже где-то слышал. С чем-то оно было связано. Может быть, с Карлом Великим. Но и речи не было о том, чтобы перебить отца и попросить уточнений. Мальчик несся вперед, сжигая кислород в легких.

— В Средние века, — продолжил Алоис, — вообще не было ульев. Люди выходили на промысел, едва заметив, что где-нибудь зароились пчелы. А где они роились? В древесных дуплах, где же еще! Найди такое дерево, залезь в дупло и бери мед, пока пчелы не закусают тебя насмерть. Вот как тогда поступали. Но этого было мало. Помимо меда людей интересовал пчелиный воск. Из него делали свечи. И зажигали их у себя в лачугах. Каждый вечер! Но за это приходилось расплачиваться. Укусами, великим множеством укусов. А потом, откуда ни возьмись, появлялся твой герцог. Или барон. И, если он узнавал о том, что у тебя завелся медок, с ним приходилось делиться. И забирал он себе изрядную часть. Ты только представь! А чем, как ты думаешь, он расплачивался? Расплачивался луком, да не тем, который едят, а тем, из которого стреляют. Потому что в лесу водились медведи и тоже искали мед. Представь себе, в какую ярость впадали пчелы, когда к ним в дупло лез мохнатой мордой медведь! Потому что человека искусать еще можно, а как ты искусаешь медведя? У него такая толстая шкура! Пчелы старались жалить его в глаза. Но это не помогало. Он по-прежнему искал мед. Вот поэтому человеку и понадобился лук — чтобы убить медведя, лезущего в дупло. Конечно, много меда в дупле после него не останется, но какими-то каплями разживешься. Или медвежатиной. А при самом удачном раскладе можно было разжиться и медом, и медвежатиной.

У Ади пересохло в горле от волнения. Они как раз шли небольшим леском, и мальчик уже изготовился к встрече с медведем. Со страшным косматым медведем.

— Иногда, — продолжил Алоис, — холодным осенним днем, примерно в ту же пору, что и сейчас, человеку удавалось найти сухое дерево, мертвое дерево, которое вот-вот само упадет, а в нем — дупло, а у входа в дупло вьются пчелы, потому что там, внутри, им будет теплее. И какой-нибудь предприимчивый парень решал свалить это дерево. Но действовать ему приходилось осторожно. Главное, не трясти его слишком сильно! И приступать к делу лучше вечером, когда пчелы затихают, особенно в холода, и тогда этот парень на пару с сыном или, может, на пару с братом валил дерево и относил его куда-нибудь поближе к собственному жилищу, чтобы извлечь из дупла остатки меда.

— А как же медведи? Что, если они придут?

— Да, медведи. Но парни того сорта, о котором мы сейчас говорим, были способны завалить первого же медведя, который к ним пожалует, и прибить его голову к дереву у дверей. Других медведей это отпугивало. Да, вот так все и начиналось. А что теперь? Во что превратилось пчеловодство? В своего рода хобби. Немного рискованное, пожалуй, зато, несомненно, прибыльное.

— Хобби, — повторил мальчик, запоминая еще одно новое слово.

— Но скоро, — сказал Алоис, — у этого дела появится промышленная перспектива.

Дальше они зашагали в молчании. Вообще-то Алоис сказал не «хобби», а «конек» — Das Steckenpferd, и вот у этого-то конька скоро должна была появиться промышленная перспектива. Мальчик был сильно смущен. Но так сильно сбился с дыхания, что, даже решись он на новый вопрос, того было бы не задать.

И вдруг Алоис резко остановился. В конце концов до него дошло, что мальчик выбился из сил.

— Присядь, — он указал сыну на придорожный камень и сам сел на другой, рядышком. И только тут ревматизм напомнил о себе болью в коленях. — Тебе необходимо понять, — сказал он, — что пчеловодство — это не шуточки. Мед сладок, но пчелы сладкими не бывают. Они даже друг с дружкой порой обращаются жестоко. Предельно жестоко. А знаешь почему?

— Нет, не знаю. — Глаза у Ади загорелись. — Но прошу тебя, отец, расскажи!

— Потому что они подчиняются одному-единственному закону. И этот закон понятен любой пчеле. И гласит он: наша пчелосемья должна выжить любой ценой. Поэтому никто не вправе лениться. Наш рой лени не терпит. — Он сделал паузу. — Правда, трутни — лентяи. Но и у них имеется предназначение. И когда они сделают то, что от них требуется, с ними кончают. От них избавляются. Раз и навсегда.

— Их убивают?

— Разумеется. Всех трутней. Раз в году, примерно в эту пору, в начале осени, от них избавляются. Беспощадно. — Он опять рассмеялся. — В улье нет христианства. А значит, нет милосердия. Ни в одном улье нет ни одной пчелы, слишком слабой для того, чтобы работать. Потому что от слабых и от калек избавляются, пока они еще малы. Все подчиняются закону выживания, и закон этот превыше всего.

Затем, не поднимаясь с камня, Алоис впал в молчание. Ему начало казаться, будто он рискует свалять дурака. Здешние жители расхваливали Старика, наперебой рассказывая о его обширных познаниях в области пчеловодства. Но Алоис почувствовал, что к самому старому пасечнику они симпатий не питают. И теперь он боялся того, что Старик сумеет обвести его вокруг пальца.

У этого страха имелись смутные основания. Купив ферму не столько из-за плодородия земли, сколько из-за живописного расположения, он не хотел еще раз попасть, если так можно выразиться, в полупросак — теперь уже с пчелами. Он долго тянул с окончательным решением, стоит ли заняться ими профессионально. Он потерял весь август. Сейчас сентябрь. Не исключено, что он опоздал с обзаведением зимней колонией. Но если покупать, то немедленно. А когда тебя поджимает время, приходится переплачивать. И, конечно, крестьяне посмеются над ним, если он приобретет пчел втридорога, но по-настоящему тревожило его сейчас даже не это. Он нехотя вспоминал о том, что уже разок пытался заняться пчелами, правда понарошку: в Браунау он держал один-единственный улей на расстоянии пешей прогулки от города. Это было место, куда он мог пойти вечерком, если ему надоедали одни и те же собутыльники в одной и той же пивной, или наведаться в воскресенье, чтобы не торчать на улице, пока все остальные идут в церковь. Но как раз там и разразилась чуть ли не катастрофа. В одно из воскресений пчелы искусали его с такой жестокостью, что он, опамятовавшись, решил, будто ненароком сунулся в покои самой королевы. Ведь с соломенным ульем никогда не скажешь, где что находится, солома такая бесформенная! И он с горечью осознал собственное невежество: работая с соломенным ульем, ухитрился угодить в самое пекло!