Но понял он и еще кое-что. И запомнил. И теперь загодя готовился к тому, чтобы сообщить Старику, что стоило ему выбрать из ладоней и коленей пчелиные жала, как всегдашняя боль в суставах оставила его на довольно долгое время. Наверняка он сумеет произвести на Старика впечатление своим знанием целительных свойств пчелиного яда. Он расскажет о том, как прибегали к такому лечению еще в Древней Греции и Древнем Египте. Поведает о римлянах и эллинах, о Плинии и Галене. Это были великие врачеватели. Они умели готовить снадобья, в состав которых входили пчелиный яд и пчелиный мед. К месту будет вспомнить Карла Великого и Ивана Грозного. Оба эти монарха, как утверждается, страдали сосудистыми заболеваниями и лечились от них, позволяя пчелам жестоко жалить себя.

Но действительно ли он готов к столь ответственному разговору со Стариком? Такой шаг может оказаться принципиально неверным. Как знать, не разбирается ли Старик и в этом вопросе лучше, чем пришлый энтузиаст и откровенный дилетант?

4

Как я уже упоминал, Старик был одним из наших. Я назвал его отставником, и это тоже соответствовало действительности. В годы, о которых идет речь, мы практически не прибегали к его помощи, да и поощряли его лишь в минимальной мере. Время от времени мы подкидывали ему новые доказательства справедливости его умопостроений (подобные поощрения в равной степени практикуются и ангелами, и бесами с целью «освежить» подувядшую было преданность того или иного клиента) и ожидали в ответ послушания. Разумеется, ему было приказано угостить Ади лучшим медом, едва сын с отцом переступят порог его дома, и старый доктор так и поступил.

Иногда я буду называть Старика доктором, даже герром доктором (Herr Doktor), однако это не более чем почетное титулование, основанное к тому же на его собственном малопочтенном вранье. Он упорно настаивал на том, что окончил университет и был удостоен ученой степени. В разных случаях мне доводилось слышать от него упоминания Гейдельберга, Лейпцига, Гёттингена, Вены, Зальцбурга и Берлина как городов, в университетах которых он якобы провел долгие годы, и все это было ложью. Бывал он только в Гейдельберге и в Гёттингене, причем в обоих городах — с более чем мимолетным визитом. Наш старый и ученый доктор был откровенным шарлатаном; полуполяк-полуеврей, без какого бы то ни было высшего образования, научившийся, однако же, исключительно собственными стараниями разглагольствовать и держаться с таким высокомерием, словно он и впрямь был доктором философии. Решив на старости лет выглядеть опустившимся пьяницей (странный выбор, потому что он вообще не употреблял спиртного), он точно так же сумел перенять многие повадки в муках доживающих свой век алкоголиков. Это был страшный неряха. Даже его фетровую шляпу сплошь усеяли жирные пятна, потому что он имел обыкновение, поев супа, вытирать рот тульей. Его длинная седая борода пожелтела от никотина. От него несло не только тем, чем положено пахнуть нашему клиенту (хотя мы и стараемся ослабить этот запах), но и вообще чем-то непотребным. Не только одежда, но и мебель в его доме испускали стойкий запах старческой урины.

Тем не менее вид его впечатлял. Фетровая шляпа с высокой тульей, которую он носил не снимая даже в помещении и даже летом, придавала ему сходство с придворным шутом. Расшитая разноцветными лоскутами (пусть и выцветшими), она и впрямь была не столько шляпой, сколько дурацким колпаком. От такого человека трудно ожидать самоуверенности, даже властности, но они были ему присущи. Вне всякого сомнения. У него были на редкость примечательные глаза — синие, как небо на дальнем севере в крайние холода, и полные насмешливых искорок, которые намекали на множество освоенных им, и только им, трюков.

За сорок лет службы Алоис привык видеть по сотне людей ежедневно, и поэтому диковинной внешностью его было не удивить. Более того, он развил в себе умение выигрывать встречу с незнакомцем, причем выигрывать ее буквально в первые мгновения. Путешественники и разъездные торговцы бывали, как правило, застигнуты врасплох неожиданной властностью таможенного чиновника, замешенной к тому же на безусловной компетентности. «Обмануть меня? Даже и не думай!» — вот как он выглядел, и так оно на самом деле и было.

Потому-то главным образом я и обязал Старика встретить отца и сына у порога, держа наготове полную ложку меда, с тем чтобы, не произнеся ни слова, чуть ли не силком запихнуть ее мальчику в рот. К какому бы приему ни приготовился Алоис, подобная встреча наверняка должна была сбить его с толку. Такая дикая выходка. И вместе с тем столь неожиданная щедрость. Причем и то и другое сразу! Самого же Алоиса Старик не удостоил ничем, кроме высокомерной усмешки, как будто пропахшая мочой берлога (можно было подумать, что здесь нашли пристанище пятнадцать кошек сразу) представляла собой некое блаженное царство, в котором repp доктор чувствовал себя, если мне уместно так выразиться, дьявольски в своей тарелке.

Старик завоевал мальчика на раз. На что, на что, а на это инсталлированного мною сна вполне хватило. В глазах у Ади вспыхнул точно такой же восторг, с каким он только что внимал отцу во время прогулки.

Они сели за стол. Старик повозился с чаем (повадки выдавали в нем опытного чаевника). Недовольство, уже испытываемое Алоисом, только усилилось из-за того, что все было обставлено чрезвычайно элегантно. Как будто старый-престарый джентльмен (или даже старая-престарая леди) преподает заведомо неискушенному гостю урок истинной чайной церемонии.

Тем не менее Старика я недолюбливал. При всех своих способностях он не больно-то помог нам; во всяком случае, не на такую помощь я некогда рассчитывал. Какое-то время он ходил у меня в фаворитах и подавал огромные надежды. И было практически невозможно представить, что он на склоне лет превратится в чудаковатого и чрезвычайно вонючего отшельника-пчеловода, пользующегося славой лучшего пасечника во всем замшелом уголке столь богатой на замшелые уголки страны, как Австрия! Многие десятилетия назад моя репутация потерпела изрядный ущерб, когда я безуспешно отстаивал в споре с Маэстро свою веру в этого Магнуса, полуполяка-полуеврея. Разумеется, в ту пору он вел себя с женщинами как истинный сатир. А сейчас стал для меня всего-навсего перманентным разочарованием.

Старик пил чай смакуя, крошечными глоточками; Алоис осушил чашку в три глотка. Что позволило хозяину тут же наполнить ее (на диво хрупкую) вновь. И только после этого они заговорили о предполагаемой цели визита. Алоис начал с цитат из Плиния и Галена, упомянул Карла Великого и Ивана Грозного. Он принялся взволнованно рассуждать о способе самолечения двух великих монархов и об одержимости двух гениев медицины мазями и притираниями, столь ядовитыми, что, составь их кто-нибудь другой, они непременно оказались бы смертельными для любого пациента. Разумеется, дело не в том, что он сам так уж страдает от ревматизма или подагры, пусть первый звоночек в каком-то смысле уже прозвенел. Тем не менее он многое понял после одного-единствен-ного случая, когда ему довелось стать объектом ничем не спровоцированной пчелиной атаки «с множеством укусов в колени, в результате чего уже начавшиеся было ревматические боли оказались забыты чуть ли не напрочь. Признаюсь, мне и самому хотелось бы оказаться в шкуре доктора медицины — только затем, чтобы начать в этой области подлинно научные изыскания. Будучи достаточно уверен в собственных силах, могу поклясться, что в таком случае наверняка сделал бы значительные открытия».