– И вдруг в два часа ночи я все вспомнил. Я знаю, почему принял его за женщину.

Луи, не отрываясь, смотрел на кондитера.

– Я вас слушаю, – подбодрил он.

– Вы, наверно, будете страшно разочарованы, но вы сами просили вам позвонить.

– Я слушаю, – повторил Луи.

– Если вы настаиваете. Когда я вошел в комнату, убийца сидел на корточках в своем толстом пальто рядом с телом Клер. Там была кровь, и я страшно перепугался. Он услышал, как я вошел, вскочил, не оборачиваясь, и толкнул меня. Но за секунду до этого он что-то подобрал на ковре. И это был тюбик губной помады.

Бонно замолчал, глядя на Луи исподлобья.

– Продолжайте, – попросил Луи.

– Но это все. Губная помада и чулок на полу, ясно как день. Я бросился следом за ней, ни секунды не думая, что это мог быть мужчина.

– Логично.

– Но если это был мужчина, что ему делать с губной помадой?

Оба несколько секунд помолчали. Луи медленно и задумчиво жевал круассан.

– Где он подобрал помаду?

Кондитер медлил с ответом.

– Рядом с головой? Рядом с телом?

Бонно теребил очки, опустив голову.

– Рядом с головой, – наконец сказал он.

– Вы уверены?

– Думаю, да.

– С какой стороны?

– Справа от лица.

Сердце Луи учащенно забилось. Бонно снова уставился в пол, рисуя ногой узоры в муке.

– Вы действительно видели помаду, стоя на пороге комнаты? – настойчиво переспросил Луи.

– Нет, не видел, – признался Бонно, – но вещи можно узнать издалека. Это было что-то красное и серебристое. И у него в руках оно звякнуло, металлический звук, как будто два кольца друг о дружку ударились. Точь-в-точь так же, когда моя жена помаду уронит, она ее вечно роняет, как только умудряется. Я точно не видел, нет, но цвет я разглядел и стук услышал. По-моему, это была губная помада. Во всяком случае, потому я и подумал, что это женщина.

– Спасибо, – все так же задумчиво сказал Луи и протянул ему руку. – Не хочу вас дольше задерживать. Вот мой телефон в Париже, звоните, если что.

– Думаю, не понадобится, – покачал головой Бонно. – Я рассказал все, что вы хотели знать, больше ничего не знаю. А те люди на портретах, их лица мне ни о чем не говорят.

Луи не спеша вернулся к машине. Было только двенадцать часов, у него было время заехать в полицейский комиссариат повидать Пуше. Луи считал справедливым и необходимым рассказать ему все, что он узнал. Они поговорят о размножении парнокопытных и об убийстве в Невере. Возможно, именно Пуше в свое время допрашивал Бонно.

Луи забрал Марка в три с четвертью. Тот стоял на мосту и, перегнувшись через перила и свесив голову в пустоту, смотрел, как течет Луара. Луи посигналил и, не вставая, открыл дверцу. Марк вздрогнул, подбежал к машине, и Луи молча завел мотор.

Больше затем, чтобы отвлечь Марка от его мечтаний, чем для того, чтобы поделиться с ним новостями, Луи обстоятельно рассказал ему о своей встрече с Трусливым Кондитером, а потом с Пуше. Оказалось, что именно Пуше допрашивал свидетеля. Но тогда о губной помаде не было сказано ни слова. Луи купил четыре кружки пива, и они выпили за здоровье всех будущих новорожденных мулов.

– Что-что? – не понял Марк.

– Мы поспорили о тайне размножения мулов. Знаешь, такие большие крепкие ослы?

– А в чем тайна? – невинно спросил Марк. – Мул – это гибрид осла и кобылы. А если наоборот, то лошак. О чем вы спорили?

– Да так, ни о чем, – отозвался Луи.

Луи завез Марка домой и отправился на Университетскую улицу. В домофоне послышался голос старика Клермона.

– Кельвелер, – назвался Луи. – Поль Мерлен дома?

– Нет, и весь день не будет.

– Прекрасно. Мне нужно с вами поговорить.

– О чем? – спросил Клермон с обычным высокомерием.

– О Клер Отисье, которую убили в Невере.

В трубке молчали.

– Не знаю такую, – наконец ответил старик.

– Ее статуэтка повернута лицом к стене под часами у вас в мастерской. Вы ее сделали.

– Ах эта! Извините, я всех имен не припомню. И что дальше?

– Вы откроете? – Луи повысил голос. – Или хотите, чтобы о вашем искусстве некрофила узнали прохожие?

Клермон открыл дверь, и Луи прошел в мастерскую. Скульптор, голый по пояс, сидел на высоком табурете с дымящейся сигаретой в зубах. Вооружившись стамеской, он вырезал волосы одной из статуэток.

– Я вас не задержу, – сказал Луи, – я спешу.

– А я нет, – сказал Клермон, срезая стружку.

Луи взял пачку фотографий на верстаке, сел на высокий табурет напротив Клермона и стал быстро просматривать.

– Чувствуйте себя как дома, – съязвил Клермон.

– Как вы выбираете свои модели? По красоте?

– Без разницы. Все женщины одинаковы.

– С губной помадой или без?

– Не важно. А что?

Луи положил пачку снимков на верстак.

– Но вы в основном изображаете умерших женщин? Убитых?

– Мне все равно. Я увековечил несколько таких, я не скрываю.

– Зачем?

– Я, кажется, уже говорил. Чтобы обессмертить их и отдать дань их мучениям.

– Вам это доставляет удовольствие?

– Конечно.

– И скольких убитых вы… обессмертили?

– Семь или восемь. Одну женщину задушили на вокзале в Монпелье. Две девушки из Арля. Одна женщина в Невере, когда я там жил… Последнее время я таких не делаю. Охота пропала.

Клермон стукнул молотком по стамеске и отсек деревянную завитушку.

– Что еще вам покоя не дает? – спросил он, раздавив окурок в опилках.

Луи знаком попросил закурить, и старик протянул ему пачку.

– Я собираюсь арестовать вас за изнасилование и убийство Николь Бердо и за убийство Клер Отисье, – сказал Луи, прикуривая от спички, протянутой ему Клермоном. – Для начала вы мне расскажите о ваших сообщниках.

Клермон потушил спичку, хмыкнул и снова принялся за работу.

– Чушь, – буркнул он.

– Вовсе нет. Статуэтки обеих жертв и ваше присутствие на месте преступления вполне убедят комиссара Луазеля, особенно если я его попрошу. Он ищет убийцу с ножницами, и он уже на взводе. Ему нужен виновный.