class="p1">– Да не, не авария. Хотя и так можно сказать. Мне было лет четырнадцать, я с велика упал неудачно. Прикинь, головой об асфальт треснулся, там яма была, я и въехал. И сознание потерял. Потом встал, на переднем колесе «восьмёрка», кривое всё, повел домой. Иду, кровища капает, а сам смеюсь. Мать-покойница первым делом зелёнкой вымазала, потом выпорола за велик – дорого чинить, а у нас денег хер было.

– И чего, так сильно разбил? – говорить Дмитрию было трудно, но он продолжал. Почему-то это было важно: понять этого заросшего шерстью садиста, с помятой головой и детским плаксивым лицом. – Вон шрамы какие.

– Разбил? Не, не сильно. Шишка там, лоб стесал чуток. Фигня. А потом голова болеть начала, сперва по ночам, потом всё время. Мать меня к врачам, они в трубу какую-то засунули, говорят – опухоль. Резать надо.

Зуб начал раскачиваться, стоя на месте. Едва заметно, как будто дул сильный ветер сразу со всех сторон и его немного шатало, то вперёд, то назад.

– Одна операция. Две. После третьей, – а башка вся в бинтах, – начала чертовщина сниться. Пауки, Ватник, прикинь? Пауки! Жирные такие, волосатые, чёрные, с собаку размером. И бегают вокруг, на меня лезут. А сами горячие! Протянут лапу свою, щупальце, ткнут – у меня ожог прямо. Больно было. Страшно было…

Зуб взвыл и начал бегать вокруг Дмитрия, сперва просто кричал что-то невнятное, потом начал пинать. И не встанешь, не ответишь – руки за спиной связаны, а ноги скованы наручниками. Где упал, там и лежи. Только подбородок к груди прижал, чтобы этот псих лицо не разбил в мясо.

– Зачем ты спросил? Зачем? Зачем?! – орал Зуб, норовя пнуть побольнее, попасть в ненавистное лицо. – Убью! Убью, вражина!

Потом отскочил к стене, едва не перевернув ведро, завыл и начал расстегивать непослушными руками ширинку. Дмитрий смотрел на него с ужасом. До этого было противно, больно, но не страшно.

Страшно стало сейчас.

Зуб вытащил член, потряс им и начал мочиться во все стороны. Фонтаном. Распылителем. Завоняло ещё сильнее: то ли он мылся раз в году, то ли что-то с почками. При этом палач совершенно безумно выл, закрыв глаза, как спятивший прочно и навсегда волк.

Из коридора заглянул охранник, привлечённый необычными даже для здешних мест звуками. Чуть позже подошёл Алексеев, вывел безучастного теперь ко всему, сгорбившегося Зуба за плечи из камеры. Остановился на пороге, понюхал воздух и сквозь зубы сказал:

– Вонючие нынче ватники. Судьба у вас всех такая.

Дождавшись лязга замка, Дмитрий перекатился в угол камеры, подальше от ведра и застывавших на полу, стенах и даже вон на потолке капель тёмной, почти кровавой мочи. Будущее и так не представлялось светлым, а с такими сотрудниками СБ и вовсе.

На вечерний допрос его отвел незнакомый капитан, средних лет, неразговорчивый и без садистских наклонностей – бил только по приказу Алексеева, аккуратно, больно, но не оставляя следов. Полковник требовал подписать чистосердечное признание, показания на Васина и Венича, замазать Таранченко, но и в этот раз ничего не добился.

Камера. Ватник. Режущий глаза, выворачивающий запах нечистот. Болели отбитые Зубом рёбра, но переломов вроде бы не было. Дмитрию начинало казаться, что на самом деле он уже умер, а это всё – или ад, или его предбанник. Перекреститься связанными за спиной руками невозможно, осенил себя крестным знамением мысленно. Прошептал молитву и забылся под яркой, никогда не гаснущей лампочкой под потолком.

Будет день – будет пища. Или нет.

Максим Александрович не спал два с половиной дня.

По нему сложно было сказать, насколько устал, но внутри он чувствовал, что близок к пределу. Предметы в глазах иногда двоились, расплывались в неясной мути, чтобы заново собраться в чёткую картинку. Агенты – как его, так и наркомата обороны, работали в том же режиме, поэтому информация пошла. Сперва по каплям, потом ручейком, а с аккуратным задержанием одного из помощников Алексеева – и полноводным потоком.

Со всем этим можно было идти к Бунчуку и требовать решения. Будет Звягин защищать своего давнего приятеля, не будет – теперь не имело значения.

Вот расшифровки прямых переговоров Алексеева с Широштаном, новоявленным министром внутренних дел Песмарицы.

С главой сил спецназначения Кобулией.

С так опрометчиво отпущенным восвояси добрым полковником агентом Томом Ронсоном – ха, Алексеев просил американский паспорт, вот молодец, едрит его в качель.

Вот показания безопасника, участвовавшего в зачистке Тюневки от лишних людей, а рядом – документы на собственность и заявка в песмарийскую службу госрегистрации прав о переоформлении почти всего посёлка лично на Алексеева. Война войной, а почти полсотни коттеджей в пригороде – приятный куш. При любой власти.

Исполнители, команда иностранных наёмников, уже получила отступные и вернулась по домам, проедать и пропивать полученные за смерть деньги в своих сытых голландиях и польшах. Правда, хитрожопый Алексеев досье на них оставил, вот они: и фото, и личные данные…

И Казимир Ильич ведь искренне считает, что никто ничего никогда не узнает? Ну-ну. Всё мы узнаем, всё распутаем. И к наёмникам, диким, мать их, гусям, свои Петров с Бошировым наведаются. В своё время, в рамках ознакомительных поездок.

– Венич? Иванов. По Ватнику ничего нового? Да, думаю в подвалах СБ, но мало ли… Группа захвата готова? Да, отлично, усилю своими ребятами. Алексеева в кабинете, он там и ночует всё время, ссыт выезжать в город. Замов лучше по домам брать. Ну и оцепи здание, не лишнее это. Запасные выходы, всё закупорь. Давай, давай, я помню.

Операция «Полковник» прошла тихо и незаметно для большинства жителей республики. Не ревели моторы, не было шумных перестрелок в центре и на окраинах, по телевизору в эту ночь не трещали бесконечные ток-шоу «Враг или не враг» с приглашением основных действующих лиц. Сотрудники СБКР, верхушку которых Алексеев сформировал из бывших сотрудников песмарийского управления Бюро Безопасности, были кто угодно, но не бойцы.

Заместители перед такими аргументами, как выбитые точечными взрывами входные двери и дульный срез под носом, капитулировали мгновенно. Охрану их даже не били – положили лицом в пол, да и всё. Для дальнейшего изучения и фильтрации: в конце концов, рядовые бойцы искренне служили Республике.

Всё было замечательно, кроме одного. Самого Алексеева.

Его брал лично Иванов с горсткой бойцов, взявшихся неоткуда, но разговаривавших с резковатым для южного уха произношением жителей средней полосы России. Полковник и не дёрнулся, как оружия в кабинете в его досягаемости уже не было, за спиной, возвышаясь над креслом с обеих сторон, стояли хмурые парни, а сам