видать, Яшку, что семьи товарищей удастся сберечь от Нового порядка — его-то зазнобу это уже не вернет.

Ругая себя на чем свет стоит, Лекса принялся толкать груженые санки сзади. Что же он за командир такой, раз человека своего в чувство привести не может?

Ладно, не главное это для командира — сопли бойцам утирать. Товарищи ему доверили своих детей, родителей и жен спасти. Вот в чем ни в коем разе нельзя маху дать. А Яшка, Бог даст, еще перегорюет.

* * *

Снилась Аглая. Лекса глупо улыбался и тянул к ней руки, она же, по своему обыкновению, распекала его за недостаток революционной бдительности.

— Да полно, полно, Глашенька, — бормотал он, но она все не успокаивалась. Ее упреки находили отклик внутри самого Лексы. Свербило, ныло, царапало изнутри. Неужто он и вправду что-то прокараулил?

Сквозь сон Лекса чувствовал, как затекает тело на слишком для него короткой лавке. Просыпаться, чтоб перевернуться, не хотелось отчаянно — пусть и во сне, пусть и сердитая, а все же Гланька с ним. Тогда он притянул ее к себе и впился в горячие губы. Ах, как жарко она его целовала! Ладное тело пылало под его ладонями, дыхание обжигало, от ее запаха перехватывало дух. Горяча его любимая! Поцелуй душил, не давал вдохнуть, но не все ли равно — так сладко!

И тут Аглая резко отстранилась, тряхнула за плечи, закричала:

— Командир, проснись! Вы горите, командир!

Лекса сверзился с лавки, распахнул рот — и вдохнул полную грудь едкого сизого дыма. Изба пылала! Ни зги не видать, только дым и всполохи огня.

— Подъем! — вместо крика из глотки вырвался сип, но Лекса заставил себя заорать. — Тревога! Горим!

Спотыкаясь сам не зная обо что — поленья? поваленные лавки? тела товарищей? — ломанулся к двери, схватив по пути винтовку, навалился всем весом, толкнул… глухо. Неужто подперли?!

Рядом столпились бойцы.

— Вместе! — гаркнул Лекса. — Навались!

Ударили единым махом. Раз, другой, третий. Бесполезно! Дым выедал глаза, легкие пылали, в голове мутилось. Сквозь рев пламени пробивались крики.

— Окна! — прохрипел командир.

Нашел ближайшее окно по отблескам огня. Отбросил винтовку, схватил лавку. Саданул по окну и ставне. Зазвенело стекло, хрустнула доска. Лавка провалилась наружу — Лекса с силой вытолкнул ее. Глоток морозного воздуха — и поток ревущего пламени, взметнувшийся под потолок.

Лекса схватил в охапку ближайшего бойца и выкинул наружу, как кутенка. Заорал:

— Все сюда!

Язык пламени от другой стены — кто-то разбил второе окно.

Следующий боец упирался, испугавшись пылающего проема. Лекса со всей силы толкнул его в спину.

Сверху посыпались горящие опилки. Все, кровля занялась! Потолок рухнет через считанные секунды! Последнего Лекса толкнул собственным телом и выпрыгнул наружу сам.

Волосы, борода и гимнастерка загорелись. Лекса покатился по снегу — божественно холодному… и тотчас же схлопотал удар по лицу. Следующий — под ребра, потом еще и еще.

Били ногами и прикладами.

— Отставить! Да хорош уже, мать вашу! — незнакомый голос, чужой приказ.

Слезы жгли глаза. В отсветах полыхающий избы Лекса увидел с дюжину ружейных дул, направленных на него. Рядом на снегу корячились, обгорелые и избитые, его ребята, кого он успел вытолкнуть через окно. Подогнали прикладами еще четверых или пятерых. Тех, кто смекнул выбить второе окно и спастись.

Да полно, спастись ли?

— Эй ты, как бишь тебя, — обратился в пустоту тот, кто отдавал здесь приказы. Лекса различил капитанские погоны. — Подь сюда. Есть среди этих горелых комиссар или из командного состава кто?

Из темноты выступил Яшка. Лекса было обрадовался, что тот жив. Целый совсем, в тулупе и валенках… В тулупе, значит?

Как же так, Яшка?!

— Вот этот — ротный, — бесцветным голосом вымолвил Яшка и указал рукой на Лексу, избегая на него смотреть. — Комиссара не было.

— Ротный так ротный, — равнодушно кивнул капитан. — Его, значит, в избу к бабам. Остальных в расход, сейчас.

— Вашбродь, иудушку этого тож стрельнуть? — спросил один из солдат.

— Я тебя самого стрельну, олух! — взвился капитан. — Верным слугам Нового порядка защита положена! В газетах напечатают еще, как мятежник раскаялся, искупил грех и воссоединился с семьей. Стрельнуть удумал, ишь! Да чтоб волос с головы его не упал!

Яшка отрешенно смотрел в темноту, словно речь шла вовсе не о нем. Лекса обернулся к своим людям — корчащимся, задыхающимся, избитым. Кто-то шептал молитву, кто-то шипел от боли, кто-то как упал в снег, так уже и не пытался подняться. Пожилой рабочий харкнул капитану на сапоги. Капитан с ленцой поднял пистолет и выстрелил ему в голову, потом скомандовал:

— Товьсь! Огонь.

Минуту спустя с остатками роты было покончено.

— Вашбродь, разрешите обратиться! Мож, этому, который ротный, хоть колено прострелить? — не унимался тот же солдат. — Здоровенный больно. Не учудил бы чего. Связать — так бабы развяжут же. А ежели в сарае запереть одного, околеет.

— Нет, колено нельзя, — вздохнул капитан. — Огэпэшники злятся, когда им раненых притаскивают. Мол, протокол их чертов на целых лучше работает, а мы не обеспечиваем… Задницы свои в тепле греют да рапорты строчат, а мы тут для них наизнанку выворачивайся. Вы вот чего, наручники у унтера возьмите. За спиной ротному руки защелкните, да покрепче.

Когда Лексу с заломленными за спину руками тащили в темноту, он почти ударился о Яшку — тот так и стоял, застыв столбом.

— Ксюха с малым у них, командир, — пробормотал Яшка. — Лютую смерть им сулили, если я не…

Ничего Лекса не ответил, только отвернулся.

* * *

— Эй, малята, хорош реветь уже. Слезами горю не поможешь. Подите сюда, расскажу чего.

В первый час Лексе было так паршиво, что он и думать не мог кому-то помочь. Обожженная кожа горела, разбитая десна кровоточила, скованные за спиной руки онемели. Каждый вздох отдавался болью в груди — кажется, ребро сломано, и хорошо, если одно. Но пуще всего терзало понимание, что сгубил он и свою роту, и семьи товарищей, которые должен был сберечь. Гланька так бы не попала впросак, уж она бы вывела Яшку на чистую воду! Гланю многие считали жестокой — что ж, война показывает, что только так и можно. Лекса, остолоп, гадал еще, как это Яшка их сыскал… А его под белы ручки сюда довели.

Лекса не удивился бы, если б люди, которых он не смог спасти, забили его до смерти или придушили. Он в какой-то миг даже хотел попросить их об этом: очень уж мучила совесть, да и красный протокол, помянутый капитаном, ничего доброго не сулил. Но эти мысли Лекса отбросил