Чувствую, как его пальцы пробираются под кромку трусиков. Ему ничего не помешает. На мне чулки, которые я постоянно ношу в офис, как только стало тепло. Свожу ноги и продвигаюсь грудью вперёд по столу.

— Яр, пожалуйста… — звучит настолько жалко, что я прикусываю до крови нижнюю губу.

Он впивается пальцами в мои бёдра и возвращает обратно к себе.

Я распластываюсь по гладкой столешнице, затуманиваю дыханием глянцевую поверхность перед собой. Мне не было стыдно творить с ним откровенные непристойности, пьянеть, болтать всякий вздор. А сейчас мне невероятно стыдно.

Он наклоняется к моему уху.

— Поправь меня, если не ты сама предложила. Так почему бы не реализовать до сих пор не отозванное предложение?

Сжимаю зубы. Не буду его умолять. Я всё равно верю ему. Пусть сделает. Пусть мои чувства разобьются, не успев заполонить меня всю целиком. Цепляюсь пальцами за край стола. Костяшки белеют.

— Ты же такая проницательная… — Он одет и просто вдавливается в меня всем телом.

Я всё-таки всхлипываю. Гулко, до потери дыхания и выжигающих слёз. Он тут же отпускает меня.

Закрываю глаза и прижимаюсь щекой к столу. Слышу, как Яр выходит из кабинета, грохнув дверью. Оказывается, чужие мечты разбиваются не менее громко. Я сползаю, скорее, стекаю на пол, оправляю задранную юбку. Подтягиваю колени к груди, приваливаюсь к глухой фасадной стенке стола и тихонько подвываю. Не могу разомкнуть веки и заставить принять жалкую и глупую себя. Я так непоправимо, смертельно ошиблась, отдав предпочтение маске-подделке.

Не знаю, сколько времени я сижу у его стола. Ноги затекают, спину ломит. Наконец открываю глаза. Их щиплет от потёкшей туши и яркого света. Я промакиваю их рукавом блузки. Хватаюсь за край стола и с трудом вытягиваю себя в вертикальное положение. Руки дрожат. Глаза предательски отмечают его пиджак не спинке кресла, ручку наискосок через документ, и телефон. Он оставил свой телефон. Зачем-то тянусь к нему. Беру и в молитвенном жесте сжимаю ладонями, вдавливая руки себе в грудь. Я хочу, чтобы на чехле и экране остались мои отпечатки, и прикоснулись к нему, потому что мне в этом теперь отказано. Я сама выдала себе этот отказ. Не на кого пенять. Кладу телефон на видное место, глажу средним и указательным пальцами. Снимаю туфли, потому что в прямом смысле ноги меня не держат, и я рискую свалиться, если попытаюсь дойти в них до своего кабинета. Одёргиваю юбку, наклоняюсь за обувью, снова поправляю подол и иду к выходу. Выключаю свет, открываю дверь. В офисе тихо. Видимо, я просидела очень долго, погрузившись в самобичевание и добивая в осколки остатки собственного достоинства и сердца. Бросаю в сумку какие-то вещи, надеваю балетки, гашу свет и выхожу. Не глядя по сторонам прохожу к лифтам, но меняю траекторию движения и спускаюсь по лестнице. В лифте есть зеркало, а я не хочу себя видеть.

Яр

Телефон остался на столе. Заберу, когда она уйдёт. Сворачиваю в тёмный открытый проём по диагонали через коридор. Наугад выдвигаю стул. Руки саднит, так сильно сжимаю кулаки. Хочется что-нибудь разбить.

Злюсь на неё. Ещё больше на себя. Пропал в ней. Этой отчаянной девушке с полным раздором внутри. Не мог я в ней ошибиться. Никто так заразительно не смеётся, так искренне не плачет, так безудержно не отдаётся увлекающему занятию, будь то проект…или секс. Никто так не всхлипывает, руша собственную браваду о смелости и холодном расчёте.

Выходит. Как призрак. Бледная, словно прозрачная. Босиком. Безостановочно тянет вниз юбку. Даже если бы я стоял рядом, она бы меня не увидела. Её защитная скорлупа осыпалась. Непроизвольно подаюсь вперёд. Тянет. Будто в неё встроен мой личный магнит.

Провожаю её глазами. Чаще отвожу взгляд в сторону, помня о чувствительности к моему пристальному вниманию. Плохо получается. Красивая. Пытается закрыться, а сама вся как на ладони. Открыта — и тем ещё красивее.

Тридцать три минуты. Она пробыла в моём кабинете тридцать-три-минуты. Как она? На секунду прикрываю глаза. Знаю — напугал. Надеюсь, что разбил её раковину. Вдребезги. Тем, что отступил. Точно могу назвать момент, когда она решила не сопротивляться и позволить себя наказать. Нет. На этот раз не выйдет. Она сильная и умеет слышать. Значит сможет найти в себе силы услышать правду.

Со мной тяжело. Сколько раз попрекали моим молчанием. Только Лизе оно не мешает. Она и сама не балует разговорами. Они лишние. С ней будто на одной волне, понятной и импульсной. Идеальный тандем: один начинает, второй подхватывает. Мы как сработавшиеся напарники. Без слов. Взгляд, кивок, знак. Совпадение резьбы, паз в паз. Она не нарушает моё пространство. Она его дополняет. Умеет сразу переходить к сути. Никак не разберусь до конца, сама по себе такая или подстраивается под меня.

Но она всё равно девочка. А они любят, чтобы с ними разговаривали. Только я всё сказал. По-своему. Повторять вслух неуместно. Получится как принуждение. Или хуже — выпрашивание. Ни того, ни другого нам обоим не нужно.

Я не давил, не торопил. Ей нужно время поверить. В итоге, она решила, что меня устраивает просто секс. Никто никому ничего не должен. Слишком много отрицания в одной фразе.

Лиза забирает свои вещи и направляется к лифтам. Странно. Тут же поворачивает к лестнице. Хорошо.

Захожу в свой кабинет. Не включаю свет. Мигающий экран видно. Телефон развёрнут. Беру его и чувствую тепло. Она точно держала его в руках. Не сомневаюсь, что без злого умысла. Так и не могу её просчитать, но уверен, что она честная. Во всём, кроме одного. Зачем-то продолжает обманывать себя и цепляться за образ холодной бесчувственной дамы.

Как она ожила, когда увидела ту брошюру о детском доме. Как будто гирлянду включили в розетку. Колоссальная отдача от совпадения профессионального и личного интересов. Приседаю. Тонкая книжка лежит в нижнем ящике стола, который я выдвигаю. Как одержимый фанат, открываю её иногда. Ей идёт короткая стрижка. Красивая шея — её личное украшение. Только девушка на фотографии с хвостом длинных волос выглядит трогательной и не прячущейся, в отличие от Лизы, которую я знаю.

Отзывчивая, даже азартная — наверное, такой она была прежде — Лиза поддержала случайно начатую игру в четыре буквы, и мой интерес разгорелся сильнее. Получалось особое удовольствие, когда удавалось вызвать румянец на её щеках, хотя она стойко старалась преодолеть смущение.

Весь мой хвалёный самоконтроль расползся по швам. Приходится посещать тренажёрный зал рано утром, когда мало людей. Общественные душевые вызывают слишком явную реакцию, свидетельницей которой может быть только она.

Вытаскиваю буклет и сую его в мусорную корзину. Резко задвигаю ящик на место и распрямляюсь. Почему она сдерживается? До сих пор. Вижу, что тянется, но обрывает себя на полуслове. Границы стираются лишь в постели. Чувственная. Раскрепощается и не зажимается фальшиво. Такая отдача и участие, что срывает все тормоза. Кажется, её груди всегда тесно в одежде и хорошо только в моих руках. Даже просто смотреть на Лизу приятно. Хочется поймать её, коснуться, помочь, оградить, на руки взять и не отпускать. Добро пожаловать везде, кроме губ. С ума меня сводят её губы. Любовь по её определению? Кажется, у меня к ней что-то гораздо большее. И оказаться в этом большем я смогу, только когда её губы примут меня. Примут ли…