Тут только Александр услышал, что кто-то стучит в стену, и мужской голос на французском с сильным акцентом интересуется, какого дьявола здесь происходит. Хоффман встал, закрыл входную дверь, потом придвинул к ней деревянный стул и заклинил ножкой ручку двери. Все эти движения вызвали боль в самых разных частях его тела — голове, костяшках пальцев, в особенности в нижней части ребер, а также в пальцах ног, — очевидно, он их поранил, когда бил немца ногами по голове. Хоффман провел пальцами по макушке — они стали липкими от крови. Должно быть, в процессе борьбы открылась рана. Руки покрывали царапины, словно он продирался через колючий кустарник. Александр облизал разбитые костяшки пальцев и ощутил соленый металлический вкус крови. Стучать в стену перестали.

Хоффман снова задрожал, к горлу подкатила тошнота. Он зашел в ванную комнату, и его вырвало в унитаз. Раковина отошла от стены, но кран все еще работал. Он плеснул холодной водой в лицо и вернулся в спальню.

Немец лежал на полу и не двигался. Его открытые глаза смотрели мимо плеча противника, словно он ждал гостей, которые так и не явились. Хоффман опустился рядом с ним на колени и взял за запястье, пытаясь нащупать пульс. Потом отвесил немцу пощечину и начал трясти, словно это могло его оживить.

— Прекрати, — прошептал он. — Мне это совсем ни к чему.

Голова Карпа закатилась назад, как у птицы со сломанной шеей.

Раздался энергичный стук в дверь.

— Ça va? Qu’est-ce qui se passe?[51]— Тот же голос с сильным акцентом, который кричал через стену. Ручка двери повернулась несколько раз, потом возобновился стук. Каждый раз требования открыть становились все громче: — Allez. Laissez-moi entrer.[52]

Хоффман с трудом поднялся на ноги. Ручка снова заходила ходуном, человек снаружи начал давить на дверь. Стул слегка отодвинулся назад, но держал. Наконец все успокоилось. Александр ждал новой атаки, но ничего не происходило. Он осторожно подкрался к глазку и выглянул наружу. Коридор был пуст.

Им овладел животный страх, но он неожиданно придал Хоффману спокойствие и хитрость. Теперь он мог контролировать свои импульсы, а час спустя с удивлением вспоминал собственные хладнокровные и уверенные действия. Александр быстро взял ботинки мертвеца и вытащил шнурки, потом связал их — получилась веревка в метр длиной. Потом ухватился за кронштейн, на котором висела лампа на потолке, но тот не выдержал нагрузки. Стержень с занавеской в ванной комнате остался у него в руках, сверху посыпалась розовая штукатурка. Кончилось тем, что Хоффман остановился на ручке двери в ванную комнату. Подтащив к ней тело немца, он прислонил его спиной к двери. Сделав петлю из шнурков, надел ее на шею Карпа, пропустил шнурок через ручку двери и рванул на себя. Ему пришлось затратить немало усилий, поддерживая труп под мышками, чтобы сделать сцену хоть сколько-то правдоподобной. Затем он завязал шнурок вокруг ручки.

Потом Хоффман собрал вещи немца в рюкзак и поправил постель — удивительным образом, спальня выглядела так, словно в ней ничего не произошло. Засунув мобильник Карпа в карман, он закрыл ноутбук, отнес к окну и осторожно раздвинул шторы. Окно открылось легко — очевидно, комнату часто проветривали. На пожарной лестнице, покрытой слоем голубиного помета, валялись сотни сигаретных окурков и пара десятков банок от пива. Хоффман вылез на лестницу, просунул руку внутрь и закрыл шторы.

Путь вниз оказался долгим — шесть этажей, — и с каждым следующим шагом он все больше понимал, каким подозрительным должен казаться людям, глядящим на него из соседних домов, или тем, кто случайно мог стоять возле окна своего номера. Но, к огромному облечению Александра, большинство окон, мимо которых он спускался, были закрыты шторами, а за другими не появлялись призрачные лица за занавесками. Днем отель «Диодами» отдыхал. Хоффман с грохотом спускался вниз, думая только о том, чтобы оказаться как можно дальше от трупа.

Сверху он заметил, что пожарная лестница ведет в маленький бетонный внутренний дворик. Кто-то предпринял слабые попытки облагородить его, расставив деревянную садовую мебель и пару выцветших зеленых зонтов с рекламой светлого пива. Хоффман решил, что так будет легче всего выбраться из отеля, минуя портье, но как только спрыгнул на землю, заметил раздвижные стеклянные двери, ведущие в вестибюль. Животный страх заставил его поступить иначе: он не мог позволить себе столкнуться с человеком, живущим в соседнем номере. Хоффман подтащил один из деревянных стульев к задней стене и взобрался на нее.

Посмотрев вниз, он обнаружил, что, чтобы оказаться в соседнем дворике, нужно спрыгнуть с высоты в два метра. Среди зарослей сорняков валялись ржавые обломки каких-то предметов и рама старого велосипеда. Чуть дальше стояли два больших мусорных бака. Очевидно, дворик принадлежал одному из соседних ресторанов. Хоффман видел, как повара в белых колпаках ходят по кухне, слышал их крики и стук кастрюль.

Он пристроил ноутбук на стену и уселся на нее верхом. Издалека донесся вой полицейской сирены. Александр схватил компьютер, перекинул обе ноги на другую сторону, спрыгнул вниз, прямо в обжигающую крапиву, и выругался. Из-за баков с мусором появился молодой парень с пустым ведром и сигаретой в зубах. Араб, чисто выбрит, немногим меньше двадцати лет. Он удивленно посмотрел на Хоффмана.

— Où est la rue?[53]— сказал тот и со значением постучал по компьютеру, словно тот каким-то образом объяснял его присутствие здесь.

Парень посмотрел на него, нахмурился, вытащил изо рта сигарету и указал через плечо.

— Merci, — сказал Александр, торопливо зашагал по узкому переулку и через деревянные ворота вышел на улицу.

Охваченная яростью Габриэль больше часа бесцельно бродила по общественному парку «Бастион», мысленно повторяя слова, которые хотела бы сказать Алексу. Наконец, на третьем или четвертом круге она сообразила, что бормочет себе под нос, как безумная старуха, и прохожие с любопытством на нее косятся. Тогда Габриэль поймала такси и поехала домой. Возле дома стояла патрульная машина с двумя полицейскими. За воротами, у входа в особняк, несчастный телохранитель, которому Алекс поручил следить за ней, разговаривал по мобильному телефону. Он сразу отключил его и укоризненно посмотрел на Габриэль. Выбритая куполообразная голова и массивный корпус делали его похожим на сердитого Будду.

— Ваша машина все еще здесь, Камиль? — просила она.

— Да, мадам.

— И вы должны отвезти меня туда, куда я попрошу?

— Совершенно верно.

— Тогда подъезжайте на ней сюда. Мы отправляемся в аэропорт.

В спальне она принялась забрасывать вещи в чемодан, а перед ее мысленным взором проходила унизительная сцена в галерее. Как Алекс мог так с ней поступить? Габриэль не сомневалась, что именно он саботировал ее выставку, хотя она и была готова признать, что он сделал это без злого умысла. Но ее просто бесила мысль о том, что для него это романтический жест. Однажды, год или два назад, когда они проводили отпуск на юге Франции, в Сен-Тропе, и обедали в каком-то нелепо дорогом ресторане, где подавали морепродукты, Габриэль заметила, что жестоко держать дюжины омаров в цистерне, где они дожидаются момента, когда их сварят заживо. В следующий момент она поняла, что Хоффман скупил всех омаров по двойной цене, и их несут к берегу, чтобы выпустить на свободу. Когда их бросили в воду, поднялся ужасный шум, но очень скоро омары разбежались и исчезли под водой. Теперь это показалось ей забавным, но тогда она осталась совершенно равнодушной. Габриэль открыла второй чемодан и бросила в него пару туфель. Но сегодняшнюю историю она не могла ему простить, и понимала, что ей потребуется несколько дней, чтобы успокоиться.